Григорьева, именующего себя Соловьевым, за неимением существенных улик освобождали. Так тянулось несколько лет.
Но вот вздумалось как-то Григорьеву-Соловьеву съездить в Новгород, где он начинал свою службу, и там, «на родине», попробовать счастья. Тут-то ему и не повезло. Ночью через открытое окно он забрался в квартиру чиновника Лубова и начал шарить на письменном столе. На беду вора чиновнику в эту ночь не спалось. Заметив в соседней комнате незнакомца, открывавшего письменный стол, чиновник неслышно прокрался на черный ход, запер за собой дверь и, разбудив двух дворников, поймал вора. Арест Григорьева позволил полиции установить его подлинное имя.
Преступника препроводили в Царскосельскую этапную тюрьму. Из всех арестованных он считался самым беспокойным и постоянно подвергался за разные проступки дисциплинарным наказаниям. Два раза он пытался бежать, но безуспешно. Наконец третья попытка ему удалась. Он раздобыл пилку и, подпилив оконные перекладины, спустился по трубе и благополучно бежал.
***
Прошло месяца три, а то и все четыре.
Светало, когда по одному из глухих переулков Выборгской стороны мирно шествовал домой ночной «страж» и потрескивал трещоткой, которая в то время составляла необходимую принадлежность ночных охранителей столичных окраин. Вдруг показалась маленькая фигурка, со всех ног бежавшая к сторожу. Это был мальчуган лет двенадцати с перепуганным лицом, еле дышавший от волнения и бега.
– Дяденька, дяденька! – кричал он, запыхавшись.– На заборе удавленник висит!
Явилась полиция.
На одном из бесконечных заборов, которых так много в этой части города, висело тело человека в очень странном положении. Туловище находилось за забором, а со стороны улицы виднелась только голова, опущенная книзу с туго затянутым у шеи небольшим ремнем, привязанным к громадному гвоздю, вбитому посередине забора.
Личность удавленника удалось установить, он оказался чухонцем из Второго Парголова, крестьянином Лехтоненом. Вечером накануне он ушел из дома. Где был в течение целого дня, что делал – установить не удалось.
Освидетельствование тела показало, однако, что здесь имело место убийство, которое убийца, очевидно, хотел выдать за самоубийство. Лехтонен жил во Втором Парголове с женой и приемным сыном. Мужчина он был здоровый.
Первое время я не мог обнаружить ничего. И только после долгих розысков удалось узнать следующее. У Лехтонена была сестра, некая Ахлестова, приезжавшая из Финляндии на несколько дней в Петербург и бывшая с ним в день убийства, в послеобеденное время, в одном из трактиров в Измайловском полку.
Сестра эта показала следующее. Когда они вышли уже сильно навеселе из трактира, брат ее Лехтонен держал в руках две двадцатипятирублевки, которые получил за проданную лошадь. В эту минуту к ним подошел какой-то человек высокого роста, широкоплечий, с маленькими темными усиками и родимым пятном на левой щеке. Человек этот спросил у Лехтонена, который час, затем разговорился с ним и, узнав, что они идут на Выборгскую сторону, сказал, что и ему надо туда же.
Когда они дошли до Выборгской, уже стемнело. Незнакомец предложил им зайти в известную ему сторожку на огороде и выпить водки. Получив согласие, он сбегал за водкой. В сторожке они пили, по словам Ахлестовой, так много, что она допилась до бесчувствия и очнулась только ночью на огороде, но, как впоследствии сообразила, совсем на другом конце его. Думая, что в пьяном виде она сама забрела сюда, Ахлестова не пошла искать брата, а вернулась на постоялый двор, где переночевала, а на следующее утро уехала к себе домой, в Финляндию.
Как ни странно было поведение сестры убитого, уехавшей, не повидав брата, и пьянствовавшей с ним в компании незнакомого мужчины, но самое тщательное расследование показало, что она говорит правду.
И тут я вспомнил о тщетно разыскиваемом нами Григорьеве-Соловьеве. С одной стороны, приметы подходили: высокий, плечистый, светлые глаза. Но с другой – темные усики, родимое пятно на левой щеке… Ничего этого в его приметах не указывалось.
И все-таки я начал вести усиленные поиски в местах, где мог быть этот преступник. К прежним приметам добавились еще усики и родимое пятно, но… опять все было безуспешно.
Неудачи начали меня обескураживать. А тут явилась еще одна весьма-таки ловкая «штука».
***
Из квартиры купца Юнгмейстера вблизи Выборгской заставы были похищены ценное верхнее платье и золотые часы. Как была совершена эта кража, мы долго не могли понять.
Похищенные вещи находились в комнате, где хранились и деньги хозяина квартиры. Комната запиралась особым французским замком, сделанным по заказу. Окон в этой комнате не было, она освещалась с потолка через стеклянную раму и длинную трубку, заканчивавшуюся на крыше конусообразной, стеклянной же рамой.
В промежуток времени, когда могла быть совершена кража, с шести до десяти часов вечера, комната была заперта, и ключ от нее находился у хозяина. Стекла и рамы потолка и крыши были глухие, не открывавшиеся, и при осмотре оказались неповрежденными. Словом, вор мог проникнуть в комнату только каким-либо «чудесным» образом. Мне случалось уже на своем веку видеть много ловких краж, но в данном случае я был в недоумении. И решил было уже отказаться от надежды напасть на какой-нибудь след, но в последнюю минуту решил после многих и тщетных осмотров еще раз произвести исследование. И вот я, уже один, принялся за осмотр. Что-то подсказывало мне, что секрет заключается в самой комнате. После долгих бесплодных осмотров и размышлений я остановил свое внимание на квадрате, еле-еле вырисовывавшемся на обоях почти под потолком. Взобравшись на шкаф и исследовав подозрительный квадрат, я заметил, что он представляет собой как бы очертания четырехугольной дверцы в стене. При помощи ножа я действительно открыл эту дверцу. Это была очень большая вентиляционная труба, но без вентиляционного колеса. Соединялась эта труба с давно уже не действовавшей дымовой трубой. О существовании этой трубы никто в квартире не знал.
На стенках трубы я заметил отчетливые отпечатки недавнего трения о них какого-то массивного предмета и свежие царапины. Было ясно, что вор проник в комнату с крыши именно этим путем и тем же путем вышел обратно. Очевидно, это был человек, хорошо знакомый с устройством дома и в особенности с его трубами и печами. Само собой разумеется, что я тотчас же вспомнил о трубочистах. Мои розыски дали такой результат.
Трубочист дома, где жил Юнгмейстер, действительно знал об этих трубах, но клялся и божился, что туда он не лазил и ничего не крал. Это, положим, и подтвердилось, но подтвердилось и то, что наивный трубочист как-то шутя говорил своему знакомому и даже «приятелю» Кондратьеву, что Юнгмейстера легко этим путем обокрасть. Кондратьев был, как описывал трубочист, высокого роста, с усиками и родимым пятном на левой щеке. Ясно было, что это мой «знакомый незнакомец»…
Но где жил этот Кондратьев, где его можно было найти, об этом трубочист решительно ничего не знал, тем более что со времени кражи и даже за несколько дней до нее, он потерял своего приятеля из виду. Трубочист, однако, сообщил, что у Кондратьева была подруга, но где она и чем занимается, было неизвестно.
***
В эти же дни произошло новое преступление. На Невском проспекте недалеко от Лавры нашли задушенного парня с поясным ремнем на шее. Это был ученик часовых дел мастера Иван Глазунов. Из дознания обнаружилось, что вечером накануне убийства несчастный ученик пьянствовал в трактире «Старушка». У него были серебряные часы с цепочкой. С ним сидел и поддерживал компанию рослый, плечистый человек лет тридцати пяти, с усиками и родимым пятном на левой щеке. Трактирщик хорошо запомнил его лицо. Это был, несомненно, опять тот же Кондратьев.
Дерзость и наглость этого злодея просто поражали. Однако, хотя он вертелся тут же, как говорится, под носом, мне не удавалось его изловить. Надо было найти женщину, подругу Кондратьева, под фамилией которого, как я был уверен, скрывался Соловьев-Григорьев.
По словам трубочиста, подруга преступника была без места. Я ухватился за это.
'Если она без места,– думал я,– то ютится скорее всего где-либо на квартире, занимает, может быть,
