И дембель ему вышел поздний: не в мае, а в июне, в самом конце месяца определили ему покинуть часть. В тот самом июне, о котором идёт речь, в том июне 1971 года, когда у нас в районе проходил молодёжный военно-спортивный слёт.
Жена Сергея поняла, что всё кончено: у неё было два года, и она не смогла их использовать, — остаётся несколько недель, и придётся действовать решительно. И она, глотая слёзы отчаяния, приехала в наш палаточный городок. И оттаявший душой на лесном приволье, потерявший бдительность, уверенный, что теперь-то, накануне братова возвращения дело можно считать законченным, Роман неожиданно для себя пал. Разумеется, ни для кого это не стало секретом.
И вот теперь он шёл по песчаному карьеру — бодрым, уверенным шагом, но на душе у него было так скверно, как никогда. Он даже и не подозревал, что человеку может быть так плохо. Впервые он подумал о том, что жизнь, может быть, не такая уж и великая ценность…
А я, семилетний, держал в руках настоящий пистолет и целился то в пролетающую ворону, то в дальнюю сосну… Я переводил ствол от цели к цели, от серого валуна к чёрной коряге, от дальнего облачка к вороньему гнезду на берёзе, — пока, наконец, не упёрся мушкой в спину Роману. Прямо между лопаток… Спина широкая, затянутая ярко-синей спортивной курткой…
Да просто так я это сделал: я же не собирался в него стрелять!.. Я просто воображал, что это фашист идёт по нашей земле, а я, как отважный партизан, подкарауливаю его в лесных зарослях.
— Эй, — сказал отцу заместитель. — Ты бы забрал оружие… Заряжено, между прочим.
Отец испуганно бросился ко мне и отобрал пистолет. Я не заплакал, — я понимал, что счастье не может продолжаться вечно.
— Подожди, — сказал отец, — сейчас постреляешь. Вот Рома бутылки поставит, и будешь ты по ним бить.
Роман добрался до противоположной стены карьера, ловко влез на песчаный карниз… Там уже кучей лежали заранее приготовленные бутылки. Он поставил на песок большую зелёную бутылку из-под шампанского, — на солнце блеснула серебряная фольга, — нагнулся за следующей. Отец снова дал мне пистолет.
Я немедленно прицелился.
— Да подожди ты! — разозлился отец. — Пускай Ромка уйдёт. Ты ещё трупов мне наделай…
В это время Роман обернулся и увидел меня, ещё не успевшего опустить пистолет. Наши взгляды на секунду встретились.
Расстояние между нами было велико, но мне показалось, что мы посмотрели друг на друга в упор, — я даже дыхание его почувствовал. Нет сомнения, — он решил, что я целюсь именно в него, и сейчас выстрелю. Замечал ли он меня прежде? Я сомневаюсь. Весьма возможно, что он впервые увидел меня, впервые понял, что я существую. Обернулся, — и вдруг увидел невесть откуда взявшегося детёныша, ангела смерти с пистолетом в руке.
Роман не испугался нисколько, только прищурился холодно, двинул челюстью слегка и нагнулся за следующей бутылкой. Но какая-то тень прошла по его лицу, — не страха, нет, — смирения… Он понял, за что ему это, и растерзанная душа его согласилась с таким приговором.
А ведь я вправду собирался выстрелить. Чего ещё ждать-то? — бутылка из-под шампанского уже стоит, цель, стало быть, определена… Огонь, батарея! И если бы отец меня не остановил…
Так Роман Чистяков впервые в жизни оказался под прицелом.
Но он спокойно расставил бутылки, легко спрыгнул на дно карьера и беспечно помахивая руками, пошёл в нашу сторону. Только когда он взобрался на нашу площадку, отец разрешил мне стрелять.
Я так обрадовался, что пальнул, почти не целясь. Разумеется, не попал ни в одну бутылку.
— Ну… — насмешливо протянул отец, и хотел забрать пистолет.
— Подожди, пускай ещё раз попробует! — вступился за меня второй заместитель. — Ты, мальчик, целься тщательней! Смотри, чтобы мушка была…
— Я знаю, знаю! — перебил я, и прикрыл чёрной мушкой зелёную, сверкающую точку бутылки. Хлоп! И на песке осталось только донышко. Я попал. Невероятно, но я попал! До сих пор этот выстрел числится у меня в списке жизненных достижений.
Потом отец отобрал пистолет, и я уже не помню, чем завершились эти стрельбы, и как вообще закончился слёт, и как мы добирались до дома… Причём, многое забылось тут же, — за какой-то месяц. И когда в августе отец мне сказал:
— Ты помнишь Романа Чистякова? — я долго не мог понять, о ком идёт речь.
— Ну, Роман, Ромка… Он с нами в палатке жил… Маленький такой, лысоватый…
Да, теперь я вспомнил, но не без труда: за пять дней слёта у меня было множество других, более ярких впечатлений. И даже воспоминание о том, как я чуть было не застрелил Романа, было вытеснено памятью об удачном расстреле бутылки из-под шампанского.
— Да, Роман Чистяков… — продолжал отец. — Ты знаешь, что с ним случилось-то?..
И он рассказал в двух словах, а потом, много лет спустя, я узнал и подробности.
Что случилось? Понятно что: Сергей вернулся из армии, и ему тотчас же всё рассказали. С одной стороны Сергей был готов к такому повороту, и жёнина измена не стала для него потрясением. Но с другой стороны теперь нужно было что-то сделать, что-то соответственное моменту, — дать достойный ответ на этот удар судьбы. Это была не простая задача — найти ответный ход, но кое-какие намётки на этот счёт у Сергея имелись. Поэтому он запер дверь на ключ и достал лежащее на шкафу ружьё. Жена, увидев такое, тоненько пропищала: «Йы-ы-ы!..» — и полезла прятаться под диван. Она так быстро юркнула туда, в тесноту и пыль, что Сергей и ружьё вскинуть не успел. Он подумал, присел, заглянул под диван… Жена молча лежала там, тесно прижавшись стенке… Сергей, на карачках стоя возле дивана, попробовал прицелиться, запустил стволы под свисающую бахрому покрывала. Жена громко и жалобно взвыла, и от её голоса комки пыли полетели Сергею в глаза.
Тогда Сергей передумал. Он вдруг увидел себя стороны, — как он сидит тут на корточках, точно в уборной и тычет ружьём под диван… Глупо как-то. Ужасно глупо. Некрасиво и вовсе не похоже на картину справедливого возмездия. Он встал, посмотрел на ружьё, ещё раз крепко задумался… И понял, что есть же ещё брат! Брат! Вот ведь подлость какая: брат!
Он вскинул ружьё на плечо и вышел на улицу. Нужно было пройти от дома родителей жены до собственного дома, — это недалеко, но с ружьём в руках как-то неловко. Тем не менее, он пошёл. Его не остановили, но кто-то всё-таки заметил и успел позвонить Роману.
— Идёт? С ружьём? — сказал Роман. — Спасибо, я всё понял.
И повесил трубку.
Почти тут же в дверь позвонили. Роман пошёл на звонок.
— Серый, ты? — спросил он через дверь.
— Открой, гад! — заорал Сергей, который за время своей проходки успел привести себя в должное боевое настроение.
— Серёга, ты, главное, успокойся… — сказал Роман, и открыл.
Перед ним стоял Сергей с ружьём наперевес. Лицо его было перекошено смешной, дурацкой гримасой гнева, а два ствола кровожадно смотрели в живот брату. Второй раз за лето Роман оказался под прицелом. И он снова согласился с таким поворотом.
— Ладно, Серёга, заходи, поговорим… Действительно, я виноват… — сказал Роман, но последнее его слово потонуло в грохоте выстрела.
Секунды две Сергей смотрел на вонючее голубоватое облако, расплывшееся по прихожей, и среди этого облака согнувшегося в три погибели Романа. Потом Сергей бросил ружьё на пол и убежал. А Роман к вечеру умер. Он, судя по всему, очень страдал от раны, но при этом находил в себе сил успокаивать собравшихся: «Да всё нормально будет… Я спортсмен, я вытяну…»
Сергею дали пятнадцать лет, что стало с его женой, я не знаю. Я только думаю: как странно всё вышло. Мой пистолет, наставленный на Романа — что это было? Кто-то скажет, что Роману на роду было написано погибнуть от пули, — и с этим трудно поспорить. Не вышло со мной, — вышло с братом, а не вышло бы с братом, так кто-нибудь другой начал бы палить…
Или это было пророчество? Предостережение? Или мне всё-таки следовало выстрелить, чтобы снять грех с Сергея, — ведь мне-то этот грех не зачёлся бы, — роковая случайность, несчастный случай… Да нет,
