на меня, и что-то черное и мерзкое брызнуло из его глаз. Я внезапно почувствовал себя плохо, меня слегка поташнивало, – ощущение, которое позднее я связывал с легкой формой лучевой болезни. Я и очень многие другие.
Кем я был?
Помню горлиц прилетавших на рассвете из леса, довольно густого изрезанного ручьями леса, с дубами, буками и березами…
Помню как наткнулся на юных дачников – они купались голые в пруду, точно фаллические божки, показывали друг другу торчащие штыри…
Помню желтого окуня, бьющегося на пирсе, застойную воду за волноломом, где обитали карпы. Порой карпы бывали футов под пятьдесят, и рыбаки вытаскивали их сетями. На удочку мне ни одного не удалось поймать.
И длинные холодные зимы взаперти, когда люди большую часть времени сидели на кухне и иногда погружались в то, что мы называли Тишиной. Так они, сто раз перебрав банальности, вдруг обнаруживали, что сказать больше нечего, замолкали, и комната словно наполнялась безмолвным гулом – чувство, которое иногда возникает в лесной глуши или в тихих городских закоулках. А порой в Тишину погружался весь городок.
Кем я был?
Незнакомец был шагами в снегу давным-давно.
Мальчики устроили дрочильный клуб, и мы встречались над гаражом, где мой отец держал старый ветхий «форд-Т». Отец был ветеринаром и всю жизнь посвятил животным. Его не волновало, что творится вокруг. Мы собирались после ужина, зажигали свечи, пили кофе, а потом начиналась церемония…
Берт Хенсон, швед с русыми волосами и ясными голубыми глазами, его отец делал лодки и продавал дачникам…
Клинч Тодд, сын ловца карпов, сильный парень с длинными руками, было что-то сонное и невозмутимое в его прыщавом лице и карих глазах, испещренных точками света…
Пако – португалец, сын местной колдуньи и повивальной бабки. Его отец, рыбак, утонул, когда Пако было шесть лет.
Был еще Джон Брэди, сын полицейского, ирландец с негритянской кровью – с черной курчавой шевелюрой и живой проворной улыбкой. Он легко управлялся кулаками или разбитой бутылкой, если возникала нужда – настоящий вор, игрок и жулик.
Мы так хорошо знали тела друг друга, что у нас не было обычного подросткового «Что, слабо тебе?..»
– Я буду, если ты будешь… – Смешки, ухмылки, и вот уже штаны скинуты и выскакивают торчащие хуи.
То, чем мы занимались, как сейчас кажется издалека, было похоже на спиритический сеанс. Мы находились в Тишине, так что никто не разговаривал. Мальчики раздевались, садились в кружок, и тут появлялись картинки… отблески других времен и стран…
Люди-козлы, скачущие на ясном солнце.
Карлик-Агучи два фута ростом, сжимающий наши яйца в момент оргазма.
Нордический дух с горящими ушами и длинными русыми волосами.
Медленно беззвучно гиацинтовый запах молодых хуев заполняет комнату., другие запахи тоже… Едкая озоновая вонь Агучи вонь сырых козлиных шкур и немытой зимней плоти под северным сиянием…
Порой мы одержимы духами животных, скулим, мурлычем и подвываем, чувствуем, как волосы встают дыбом, лица восторженные и пустые, кончаем в столб света, поднимающийся в синее электрическое небо над погребенном в снегу городком.
Джонни Конь был зачат 6 августа 1816 года, Холодным Летом, и в тот же день его отец повесился в амбаре. Миссис Конь обрезала веревку. Девять месяцев спустя, 7 мая 1817 года, родился Джонни. Через каждую секунду на его месте в книжке появляется конь. Чувствуешь, чем пахнет конь? Это подразумевает имя. Незнакомец был шагами в снегу давным-давно… холодные аллеи в небесах…
Холодное лето 1816 года… «Джеймс Винчестер замерз насмерть в сильном снежном буране 17 июня этого года…»
«Что произойдет, – задавался праздным вопросом журнал «Норт- Америкэн Ревью» в том году, – если солнцу надоест освещать эту мрачную планету?»
Джонни Конь был тихим мальчиком с безжизненными зелеными глазами. Почти все время он проводил, рыбача в ручьях и у волнореза, осенью и зимой охотился.
В свой шестнадцатый день рождения Джон взял новую удочку и банку червей и отправился на рыбалку., то тут, то там заплатки снега… холодный ветер с озера. Он прошел по железнодорожным путям к мосту, насадил наживку на крючок и забросил удочку. Присел на корточки и бессмысленно смотрел на воду.
– Не холодно ловить?
Джонни обернулся и увидел Билли Нортона. Он узнал его: один из дачников, что обычно приезжают в конце июня. Летом Джонни подавал им мячи для гольфа.
– Рыбу можно и подо льдом ловить.
– Да, но не весной, когда так холодно и ветер дует. Пошли ко мне на дачу, выпьем чаю с тортом.
Джонни вытащил леску и содрал червяка. Вымыл руки холодной водой, вытер синим платком. Воткнул крючок в пробковую рукоятку. Они с Билли Нортоном двинулись назад по шпалам. Лужайка с редкими деревьями спускалась от железной дороги к коттеджам дачников, окруженным соснами, березами и буками. Билли провел его по тропинке, крутившейся по лужайке, а потом через мост. Калитка со скрипом открылась.
На заднем крыльце – ледник из мореного желтого дуба. Дверь на кухню. Билли кипятит чайник на керосинке и дает Джонни кусочек карамельного торта. Торт в дыхании Джонни, когда Билли целует его и ведет в свою комнату… синие обои с морскими сценами, модель корабля в бутылке, полка с ракушками, чучело восемнадцатифутовой форели на стене. После этого Джонни несколько раз пытался найти дорогу к коттеджу в надежде, что Билли окажется там, но ему не удавалось отыскать нужную тропинку, и ни один коттедж не был похож на дачу Билли.
Тем летом я работал на ярмарке. Когда я вернулся в сентябре было все еще очень тепло бабье лето горлицы рано утром ворковали в лесу однажды я гулял по шпалам перед завтраком и тут увидел тропинку и вдалеке коттедж.
Дачники уже уезжали. Вряд ли там окажется Джон Хемлин. Я пересек мост над маленьким ручьем. Калитка скрипела на утреннем ветерке. Коттедж казался заброшенным, дверь на заднем крыльце открыта. Я поднялся по ступенькам, и постучал в открытую дверь.
– Есть кто-нибудь дома?
Я вошел на кухню. Плитка была на месте, но стол, стулья и посуда исчезли. Я поднялся по крутым ступенькам в маленький коридор, и вот эта комната. Дверь закрыта, но не заперта. Медленно поворачиваю ручку, толкаю дверь и вхожу. Комната пуста – ни кровати, ни стульев, только синие обои с морскими сценами и деревянные крючки, на которые мы вешали одежду. Окна без занавесок, и на раме дырка от выстрела из духового ружья. Ничего, никого здесь. Стоял там у окна, глядел вниз на мох и поздние незабудки. Русые волосы на ветру ветер стоял у окна, воркование горлиц, квакающие в ручье лягушки, церковный колокол, живописный городок, растворяющийся в синем озере и небе…
Среда, Харбор-Бич 17, 18 марта 1970 г.
После этого я несколько раз пытался найти коттедж, но всегда
