торговцев, – и он всегда старался в это время поработать подольше, он действительно старался изо всех сил, но Дрейка тоже можно было понять. Уже двадцать минут шестого, а им еще нужно подсчитать выручку, запереть все, заблокировать на ночь счет в банке и только потом отправиться в бар, смотреть игру. Хорошо было бы посидеть там, разложив на столе спортивные новости, скажем, рядом с высокими стаканами текилы с тоником, до того, как начнется игра. Просто для того, чтобы насладиться плодами дел рук своих. Джейсон вздохнул для порядка и ответил:
– Ну что ж, почему бы и нет?
А потом был час коктейлей, и он пропустил пару высоких тоников с текилой перед тем, как переключиться на пиво, и «Ловкачи» были хороши, очень хороши, все было просто классно, и кто-то поднес ему выпивку. Дрейк нес какую-то ахинею – про кошечку его подружки, про мозоли на ногах его матери, – и Джейсон отключился от него, заказал две порции куриных тако и стал наблюдать, как солнце окрашивает улицу во все оттенки розового и красного, прежде чем погрузить землю в серые сумерки. Он полагал, что стоит сегодня покататься на доске, потом решил отложить это до утра, а потом подумал о Пауле. Надо было бы пожелать ей удачи или что-нибудь в этом духе, хотя бы позвонить ей. Но чем больше он думал о ней, чем отчетливее представлял себе, как она сидит дома одна, чем яснее
Они уже целую неделю не занимались сексом. С ней так всегда бывало перед соревнованиями, и он никогда не винил ее в этом. Хотя нет, винил, да еще как. И обижался, конечно. Подумаешь, какая важность! Она же не играет в мяч или во что-нибудь такое, что требует особого искусства, так почему же не подпускает его к себе? Она словно его сверхуспешные, целеустремленные родители, прирожденные альфы, что встают рано, бегают трусцой, а потом идут и побеждают весь мир. Боги мои, это же жопа. Но у нее-то было тело, крепкое и безупречное, как в журнале «Мужчина», или «Женщина», если уж быть точным. Он вспомнил, как смягчается ее лицо, когда они оказываются в постели, и постоял возле таксофона, вспоминая, как она выглядит в эти моменты. Может быть, звонить и не стоит. Может быть, стоит… удивить ее неожиданным появлением.
Она открыла ему, стоя босиком, в свободных шортах и футболке, держа в руках стакан от миксера. Да, она казалась удивленной, но особой радости на ее лице не читалось. Прежде чем отойти от двери, она хмуро оглядела его и поставила стакан на книжную полку. Он не успел даже сказать, что любит ее, или пожелать удачи, как она начала сама.
– Что это ты тут делаешь? Ты же знаешь, что именно сегодня я не могу быть с тобой ночью. Что это с тобой? Ты что, пьян?
Ну что на это можно было ответить? Он немного поглядел на коричневую жижу в миксере, а потом выдал ей самую очаровательную из своих улыбок и пожал плечами так, что заколыхался весь от макушки до пяток.
– Просто захотелось увидеть тебя. И пожелать тебе удачи, вот и все. – Он шагнул к ней, чтобы поцеловать, по она увернулась и выставила перед собой полный миксер, словно щит. – Как насчет поцелуя «на удачу»? – осведомился он.
Она задумалась. По ее лицу промелькнули тревога, деловитая озабоченность, а потом она улыбнулась и поцеловала его в губы. У ее поцелуя был вкус сои и меда, и еще – черт знает, что она там намешала в свой коктейль.
– На удачу, – уточнила она, – только не возбуждайся.
– Никакого секса, – ответил он шутливо. – Я все понимаю.
Она рассмеялась звонким девчоночьим смехом, сразу разрушившим все чары.
– Никакого секса, – подтвердила она. – Я тут как раз собиралась посмотреть кино, так что, если хочешь, присоединяйся…
Он нашел в холодильнике бутылку пива, оставленную им же во время одного из последних визитов, и устроился возле нее на диване перед экраном – очередная вдохновенная лажа о полукалеке, ставшем победителем специальной шведской олимпиады, – но сдержаться не мог, и его пальцы сами отправились в путь от ее плеч к грудям, с талии на внутренние поверхности бедер. Спасибо, хоть поцеловала, прежде чем оттолкнуть.
– Завтра, – пообещала она, но это было пустое обещание, и они оба прекрасно это знали. Она так измоталась в прошлый раз в Хьюстоне, что не могла спать с ним еще недели полторы, напрягалась, словно лук, при любой попытке прикоснуться к ней. Вспомнив об этом, он уныло отхлебнул пива.
– Враки, – сказал он.
– Что враки?
– Враки, что ты будешь спать со мной завтра. Помнишь Хьюстон? Помнишь Зинни Бауэр?
Паула изменилась в лице и резко щелкнула пультом управления. Экран почернел.
– По-моему, тебе лучше уйти, – сказала она.
Но он не хотел уходить. В конце концов, она его девушка или нет? А что ему радости, если она отфутболивает его каждый раз, когда начинаются эти цыплячьи гонки? Разве он ничего для нее не значит?
– Я не хочу никуда уходить, – ответил он.
Она встала, и, уперев руки в бедра, поглядела на него.
– Мне пора в постель.
Он не сдвинулся с места, не пошевелил ни одним мускулом.
– Именно это я и имею в виду, – заявил он, не в силах согнать с лица неприязненной гримасы. – Мне тоже пора в постель.
Потом ему было противно вспоминать об этом. Противно – не то слово. Джейсон и сам не понимал, как это получилось, но, видимо, он был раздражен – и к тому же пьян, если только это можно рассматривать как оправдание. Нет, нельзя. И уж во всяком случае, он вовсе не хотел применять силу, и когда она перестала сопротивляться, и он содрал с нее шорты, ему уже ничего особо не хотелось. Это была не любовь, он хотел вовсе не этого. Паула лежала под ним неподвижно, как мертвая, как зомби, и от этого ему сделалось плохо, так плохо, что он даже не смог попросить у нее прощения. Он чувствовал на себе ее взгляд, пока разбирался с молнией, холодный, гневный, цепкий взгляд, и ему пришлось уползти в ванную комнату и спрятаться там за звуками обоих кранов и сливного бачка. Он зашел слишком далеко. И сам понимал это. Ему было стыдно, очень стыдно, и действительно нечего было сказать. Он молча ссутулился и вывалился за дверь.
И вот он болтался, раскаявшийся и с похмелья, по побережью, в холодной утренней тишине – было всего семь утра, – вместе с остальными фанатами дожидаясь начала состязаний. Паула даже не глядела на него. Сжав губы в ровную, лишенную выражения линию, она смотрела только на свою амуницию – прозрачный сверхоблегченный велосипед с триатлонным рулем, маленький шлем, бутылки с водой и чем-то еще. На ней был легкий купальный костюм, я она уже получила свой номер – 23 – сияющий у нее на плечах и блестящих мышцах бедер. Он закурил сигарету и стал глядеть на нее, прикидывая, чем они наносят номера: волшебными маркерами? гримом? Это должно быть что-то такое, чего не смоют ни морские волны, ни пот. Он припомнил, как она выглядела в Хьюстоне: летящая сквозь горячий воздух, вся в поту, искаженное гримасой лицо, с напряженными руками и ногами, грудь, прилипшая к ребрам под тугим купальником. Стоя за линией полицейского оцепления, он глядел, как она выходит на старт со своим велосипедом – стройная, ни унции лишнего жира, ни одного выбившегося волоска, и глядеть на нее было тяжело.
Но это чувство длилось недолго: Джейсон слишком плохо чувствовал себя после этой ночи и догадывался, что ему придется провернуться через мясорубку, чтобы помириться с ней. И к тому же, глядя на толпу из четырех сотен мазохистов в гортексовых футболках и лайкровых шортах, он изрядно замерз. Его желудок напоминал яичницу, слишком долго пролежавшую на прилавке, и когда он зажигал сигарету, руки дрожали. Ему надо было бы лежать сейчас в постели, в семь-то часов утра. Они просто психи, эти люди, только психи могут вставать так рано и развлекаться подобным образом: одна миля по воде, тридцать четыре на велосипеде, и в довершение всего десять миль бегом, и ведь по сравнению с «Ironman» это просто вечерняя прогулка. Все они были сухощавые, с длинными, поджарыми мышцами, похожие на гончих,
