Выкидышей и абортов тоже не было?
Настал мой черёд бледнеть и зеленеть. А Лёнька вдруг вскочил и побежал в туалет. Послезавтра ему предстояла защита диплома, и с приближением этого дня он всё больше психовал.
А мы с Мариком продолжили неприятный разговор.
— Какого чёрта вы мне такие вопросы задаёте? За столом, к тому же!
— Первенцы принадлежат Всевышнему, и нужно непременно провести обряд выкупа, чтобы быть вправе считать ребёнка своим. Я мог бы и сам отнести ребёнка к коэну, или первосвященнику, но после истории с обрезанием не хочу ничего такого делать за вашей спиной. И вообще, логичнее было бы, чтобы родители исполнили эту заповедь, а не приёмный прадед.
— А что это за фрукт такой — первосвященник-то? И еще — коэн?
— Это долго объяснять. Одним словом, это потомки тех первосвященников, которые служили ещё в Иерусалимском Храме. И даже раньше — еще в скитаниях по пустыне после исхода из Египта.
— Марик, мне кажется, вы просто уже потеряли чувство реальности. — сказала я, пытаясь сохранить спокойствие и не сорваться в ненормативную лексику. — Даже если принять на веру то, что вы нам сейчас рассказали, непонятно, как вы собираетесь это провернуть. Где нам теперь, в Советском Союзе, искать каких-то потомков древних священников?
— А это как раз не проблема, коэна найти. Коэны — они среди нас. Пианист Каган и Лазарь Каганович — тоже коэны. Фокус в том, чтобы найти такого потомка первосвященников, который не настучит куда надо.
— И кого же вы предлагаете? Надеюсь, не пианиста? И не приснопамятного Лазаря Моисеевича?
Бабушка, до того старательно намазывавшая заокеанский кошерный джем на кусок вчерашней субботней халы, вскинула на Марика глазки и звонким девичьим голоском доложила:
— А у меня когда-то, лет двадцать тому назад, был ухажёр — Зяма то ли Коган, то ли Каган. Забыла. Кстати, он живет неподалеку. Подойдёт?
— А он надёжный человек?
— Думаю, да. То есть — если попросить его не болтать, то не разболтает. Если попросить.
— Ну, так давай его телефон, я договорюсь.
— Да не помню я его телефона. И даже адреса точного я не помню, давно это было, Но найти смогу.
— Как же мы заявимся с такой деликатной просьбой? Всей толпой? — спросила я.
— Попробуем. Где наша не пропадала? — сказала бабка и принялась красить ресницы.
И вот мы в полном составе, прихватив младенца, серебряную ложку — выкуп за него, и бутылку «Столичной», отправились хватать за хвост бабушкино бурное прошлое. Марик был движим религиозными чувствами, мы с бабушкой — бабским любопытством. Лёньке, появившемуся из туалета перед самым нашим выходом, мы объяснили лишь, что идём в гости, а Пашка просто по малолетству был неспособен двигаться в направлении, отличном от того, которое ему придают ненормальные взрослые.
Через двадцать минут мы выстроились у опознанной бабушкой двери. Бабушка раскраснелась и прерывисто дышала, но Марик не обращал внимания на девичьи страдания. Он увлёкся богоугодной идеей и подыскивал нужные для убеждения и охмурения Зямы слова. Не исключено, что частично он и строил свою линию нападения на товарища Когана на бабкином женском обаянии.
Нам открыл высоченный пузатый дядька в стёганом халате и атласных шлёпанцах. Меж пухлых щёк были зажаты: тонкий нос, кукольные яркие губы и пушистые чёрные с проседью усы. В руках сей экспонат бабушкиной коллекции держал высокий бокал. Там плескалось что-то загадочно многослойное, с мякотью неизвестных фруктов. Оглядев нас и неторопливо перехватив бокал левой рукой, правую он протянул застывшему с отвисшей челюстью Лёньке:
— Дружочек мой, что это вы? Нервишки? Не стоит, не стоит волноваться, честное слово… Смотрел вашу работу. Весьма, весьма неплохо. Нет у вас повода для беспокойства.
Лёнька наконец вернул свою мандибулу на место.
— Зд-дравствуйте, Зиновий Константинович… П-познакомьтесь… Это моя жена… Это её бабушка, а это её муж, а это, видите ли, сын… А это — мой руководитель проекта, профессор Зиновий Константинович Коган.
Тут наш новый знакомый заметил и мою бабушку:
— Фирочка! Золотце моё! Всё хорошеешь! Сколько зим, сколько лет!
Королева! Красавица! И муж при ней!
— Здравствуйте — пробормотала зардевшаяся бабка. — Здравствуй, Зямочка.
Марик нервничал. Он опасался, что открывший неожиданные обстоятельства Лёнька даст задний ход и оттащит семейство назад, домой. Поэтому он попытался овладеть ситуацией.
— Видите ли, мы к вам по делу. С одной щепетильной просьбой. Это касается нашего внука… правнука…
— Конечно-конечно, всем чем могу, проходите же, располагайтесь…
Через минуту все мы, включая Пашку, утопали в мягких диванных подушках в гостиной жизнелюбивого первосвященника. У всех, исключая Пашку, в руке было по бокалу с коктейлем, тем самым, с мякотью. И все, исключая Марика, тянули его через трубочку. Марик же вертел бокал в руках, не смея ни прикоснуться к некошерному пойлу, ни обидеть душку-профессора. При этом он старательно оттопыривал локти, дабы скрыть выпирающую под пиджаком, относительно кошерную, но несравнимую с ароматным тропическим коктейлем, «Столичную». В сей неудобной позиции Марик втолковывал хозяину суть дела. Он вещал об исходе евреев из Египта, о принадлежности всех еврейских первенцев не кому-нибудь, а непосредственно Всевышнему, о символическом значении этой самой ложки, которая весит ровно девяносто восемь граммов, как пять сиклей серебра. Он разобъяснял Зиновию Константиновичу, как тот должен себя вести при исполнении обряда — расспрашивать мать ребенка, действительно ли ребенок «открыл чрево», то бишь — не было ли кесарева сечения, выкидышей и абортов, а также необходимо выяснить, не является ли она дочерью другого коэна, и тогда, понятное дело, обряд выполнять не нужно. А отца ребенка следует спросить, желает ли он выкупить чадо, или предпочтёт оставить его в полном владении коэна. И ежели отец настаивает на выкупе, он должен с радостью отдать эти самые вышеупомянутые пять серебряников за своего драгоценного отпрыска. Всё это Марик выкладывал руководителю дипломного лёнькиного проекта, раскорячившись, дабы сокрыть бутылку, присутствие которой руководитель уже, не без предвкушения, заметил.
На Лёньку же в эти минуты было страшно смотреть. Абсолютно того не желая, накануне защиты диплома он со всем безумным семейством, от мала до велика. Вваливается прямо в квартиру к научному руководителю. Напоминает тому о его национальности, да еще и о принадлежности к какой-то древней избранной касте. Напускает на несчастного своего родственника — религиозного фанатика. Родственник склоняет уважаемого профессора и доктора наук к совершению какого-то явно не марксистско-ленинского обряда и даже предлагает за этот самый обряд какую-то смехотворную взятку в виде серебряной ложки. Да еще бормочет про какие-то там пять сиклей. Причём всё это — с бутылкой водки под мышкой. Вдобавок профессору предъявляют старушку, с которой у него когда-то были какие-то компрометирующие шашни! Немудрено, что несчастный Лёнька сидел в полной уверенности в том, что его научная карьера накрылась окончательно и бесповоротно, накрылась серебряной ложкой, и ничем иным. От сих мрачных мыслей Лёньку отвлёк Марик, подсовывающий бумажку, на которой большими печатными буквами было написано:
БАРУХ АТА АДО-НАЙ ЭЛО-ЭЙНУ МЕЛЕХ АОЛАМ, АШЕР КИДШАНУ БЕМИЦВОТАВ ВЕЦИВАНУ АЛЬ ПИДЬОН АБЕН
БАРУХ АТА АДО-НАЙ ЭЛО-ЭЙНУ МЕЛЕХ АОЛАМ ШЕЭХЕЯНУ ВЕКИЕМАНУ ВЕИГИАНУ ЛАЗМАН АЗЭ
И дан перевод: 'Благословен Ты, Господь, наш Бог, Царь вселенной, Который освятил нас Своими заповедями и заповедал нам выкуп первенца'.
'Благословен Ты, Господь, наш Бог, Царь вселенной, поддерживающий нашу жизнь и наше существование и давший нам дожить до этого времени'.
Лёнька послушно произнёс и текст на иврите, и перевод, после чего вручил Зиновию
