Павел выкурил уже не одну папиросу. «Нервничает», — подумал Бахрушев. Капитан действительно нервничал, хотя любой посторонний человек едва бы уловил на аскетичном лице Петракова даже тень волнения. Но полковник за три месяца совместной работы хорошо изучил своего подчиненного и видел — нервничает. Впрочем, это было понятно. Ничто не заставляет так переживать, как вынужденное бездействие.
К Петракову Иван Сергеевич относился с симпатией, уважал его. За смелость, решительность, умение быстро анализировать ситуацию. К тому же за плечами капитана был немалый фронтовой опыт: дважды выходил из окружения, партизанил, выполнял задания в тылу врага. Да и ордена — два Красной Звезды и Боевого Красного Знамени, а также две нашивки за ранения говорили о многом. После второго, тяжелого ранения, Павел и оказался в отделе Бахрушева.
…В дверь постучали. Иван Сергеевич оторвался от карты, коротко бросил:
— Войдите.
Вошел Скуратов:
— Товарищ полковник, разрешите…
Прерывая излишние сейчас церемонии, Бахрушев махнул рукой и указал старшему лейтенанту свободный табурет:
— Садись и докладывай.
— Докладывать-то особо нечего. По данным НКВД район спокойный. Правда, есть один любопытный фактик. Лет десять назад, в середине тридцатых, орудовала здесь банда Оганова: грабили, убивали, мародерствовали. Года три за ними гонялись — ничего не могли поделать. И только в тридцать шестом банду ликвидировали. Но самому Оганову удалось уйти. Есть данные, что он бежал за границу. Правда, в декабре сорок второго во время оккупации его вроде бы видели в здешних краях. Однако точно это установить не удалось.
— Так-так, — Бахрушев нервно потер руки. — А где скрывалась банда?
— Где-то в районе Сарпинских озер.
Полковник посмотрел на Петракова:
— Ты понял, Паша?
— Иван Сергеевич, я почти уверен, что они ищут Оганова.
— Тогда действуй!
…«Действуй!» Павла Петракова это слово всегда заряжало энергией. И тогда он мог работать сутками без сна и отдыха. Его мозг не уставал от напряженной многочасовой работы, а тренированное сильное тело питалось какими-то тайными запасами бодрости. «Действуй!» Это означало, что для него начиналась новая схватка с противником — не на жизнь, а на смерть.
И победить в ней сможет тот, кто решительнее, умнее, хитрее, хладнокровнее. И он действовал…
Уже через два часа силами все тех же курсантов были перекрыты все немногочисленные дороги, ведущие к Сарпинским озерам со стороны Базыкуля. Оставалось ждать.
Конечно, брать диверсантов — это дело оперативников. И Петраков, безусловно, вызвал бы людей, будь у него резерв времени. Но его не было. Приходилось рассчитывать только на свою группу да на то, что курсанты в крайнем случае не подведут.
Павел был уверен, что на одном из трех маршрутов они перехватят парашютистов. Вот только на каком? Никогда не веривший в Бога, сейчас он твердил про себя, как одержимый: «Господи, сделай так, чтобы они вышли на меня».
Нельзя сказать, что Петраков не доверял своим подчиненным. И педантичный, предельно аккуратный Игорь Скуратов, и добродушный, невозмутимый Федор Иванушкин уже были проверены в деле, но все же опыта оперативной работы им пока недоставало. Это-то больше всего и волновало Павла, и он в мыслях вновь и вновь возвращался к своим подчиненным, так же как и он несшим сейчас нелегкую вахту томительного ожидания…
Особенно тревожился Петраков за Иванушкина. Его невозмутимость могла расслабляюще подействовать на курсантов. Павел порой поражался ей. Два часа назад Федор так спокойно доложил о найденных парашютах, словно он не улики, а гриб в лесу нашел. «Наверное, он точно так же бы доложил, что война кончилась», — подумал Петраков.
…Разумеется, Федор Иванушкин не подозревал о волнениях своего командира. Получив задачу, он, привыкший все делать основательно, рассудил: табун лошадей, юрта и пастух вряд ли вызовут у кого-либо подозрения. С лошадьми и юртой вопрос решился просто — их позаимствовали в соседнем селении. Хуже было с пастухом — курсанты оказались все как на подбор — под стать Иванушкину: рослые, белокурые — настоящие русаки. Пришлось ему самому облачаться в халат, который тут же затрещал по швам. Это вызвало дружный смех. Федор нахмурил брови:
— Цыц, братва. Не до шуток. Нам теперь не парашюты — диверсантов брать.
Говоря это, он, конечно же, не мог знать, что через несколько часов ему действительно предстоит вступить в схватку с матерым и коварным врагом…
Солнце уже садилось, когда Федор увидел на горизонте три фигуры. Какое-то внутреннее чутье подсказывало: они. Иванушкин подвинулся поближе к костру и сел вполоборота к дороге, так, чтобы диверсанты издали не смогли разглядеть его лица.
Из юрты доносились приглушенные голоса.
— Тихо, братва, приготовиться, — сказал Федор. Сам он сунул руку за пазуху и снял пистолет с предохранителя.
…Минуты ожидания были томительны. Те трое шагали не спеша, и Иванушкин, бросавший украдкой взгляд на дорогу, в какую-то секунду даже усомнился, диверсанты ли это — уж больно уверенно держались они, Федор даже расслышал смех. В недавнем прошлом полковой разведчик, он с трудом привыкал к тому, что враг, с которым ему приходилось иметь дело теперь, — совсем другой: он не крадется, не прячется, а творит свои черные дела под личиной советского человека.
Прошло еще несколько минут. Иванушкин уже опасался оборачиваться, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания. Он и так был уверен: незнакомцы не пройдут мимо — остановятся, чтобы расспросить, уточнить дорогу. Спина его под халатом вспотела, но не столько от жары, сколько он напряжения.
Тихо заржали кони. Федор не выдержал, бросил через плечо короткий взгляд. Его хватило, чтобы увидеть: двое остались на дороге, а третий направился к нему. И в следующую секунду он услышал:
— Эй, отец, далеко ль до Сарпы?
Федор не шелохнулся. Он ждал, когда незнакомец подойдет поближе. Но тот остановился в нескольких шагах и повторил свой вопрос. Теперь у Иванушкина не оставалось и тени сомнения, что перед ним враг. Надо было действовать. Он закашлялся. Это был сигнал курсантам. Но прежде чем полог юрты распахнулся, Федор резко вскочил и бросился диверсанту в ноги. Падая, тот успел выхватить пистолет и выстрелить в Иванушкина. Резкая боль пронзила все тело. Теряя сознание, Федор услышал выстрелы и молодой, еще мальчишеский голос, строго приказавший: «Встать! Руки вверх!» «Молодцы!» — последнее, что успел подумать он…
— Молодцы! Ну, молодцы! Нечего сказать, — полковник Бахрушев ходил из угла в угол своего кабинета и бросал недовольные взгляды на подчиненных. Петраков и Скуратов стояли, понурив головы. — Казаки-разбойники, а не работа. Иванушкин убит, двое диверсантов тоже. Третий ранен. В высшей степени непрофессионально.
Павел вздохнул.
— Что вздыхаешь?
Полковник сел в кресло, закурил. Он не курил уже больше месяца, крепился, но сейчас не выдержал. Какое-то время все трое молчали. Первым заговорил Бахрушев:
— Ладно, — он рубанул ребром ладони по столу, — значит, так: курсантам объявить благодарность — научили их стрелять на свою голову. Парашютиста после перевязки ко мне. Все. Свободны!
Петраков и Скуратов вышли. Иван Сергеевич затушил окурок, подошел к окну, распахнул створки. После только что прошедшего дождя на улице было свежо. Бахрушев вздохнул полной грудью, закрыл глаза, подставил лицо прохладному легкому ветерку. Так он простоял несколько минут, стараясь успокоиться. Он сердился на себя за то, что нашумел на Петракова. Задача у того была архисложной, а решать ее пришлось
