Печаль, откуда ты пришла? Быть может, собственный мой дух меня покинул? Жизнь мою какой виною тяготит? Иль я постиг природы скорбь? Скорбь сладкому веселью — враг; я это знаю — я скорблю. Коварный недуг, отчего ты охватил мой мрачный дух? Ни разум, ни сознание того не в силах объяснить. В молчании сношу недуг, меня гнетущий. — Музыка?! Чей сладкий голос слышу я? Кто ты ни будь, мой поцелуй — в ответ на песни ласку. В ней мне мнится беспокойство. Скорбь вдруг унеслась долой. Теперь я слышу только этот звук; я вижу только танец — он влечёт всё тело за собой. Неужто так танцует скорбь — так поступь у неё легка? Да пусть её — скорбь отлегла, и мне, как прежде, хорошо. Эй, шут! Шут: Ну, шут, и вечно, вечно шут, шут государства, шут Земли, всё тот же старый добрый шут, и есть, и был дурацкий шут, как воплощение дурака, в субботу шут, и вечерком во вторник тоже, тоже шут, во всём, себе, хозяину шут, хозяину преданнейший шут. Принц: Так вот, скажи мне — что есть скорбь? Шут: Скорбь это шут; а кто ему поклонится — тот дважды шут. Вы тоже шут — свидетель в том ваш кисло–сладко–горький лик. Шутом вас ваша ж юность кличет, и шут вас — тьфу! — шутом зовёт. Принц: И для скорбей причины нет? Шут: Вы сами им причина, в вас, как в почве, прорастает скорбь, вы — скорби колыбель, на вас, словно на ложе, скорбь лежит. И кроме вас — причины нет. Принц: Так как же скорби мне бежать, коль скоро я её бокал, и это значит, сам я скорбь? Шут: Неужто должен шут решать? Не возносите дурака до вашей умудрённости. Решайте сами — не к лицу вам с вашим разумом шутить. Принц: Я разум плетью исхлестал, как ни один ленивый пёс того не видывал. Но он как будто умер и хвостом не шевельнёт. Шут: Так значит, мы, мне кажется, сменяем платье: вы будьте шут, и как шута я за ухо вас потащу. Себя зовите дураком и бейте в лоб себе — но вас мой разум шуткам подчинит и засмеёт вас. Как? Идёт? Устали быть высочеством?
