«Чем был он замечателен?»
«Закононепослушанием. Он словно пресытился безобидностью, опирающейся на самообладание. Он некоторым образом дарил ласками детей своих крепостных, и, дабы не предоставить им случая рассказать о том, как милостиво и благосклонно он с ними обращался, отправлял их на тот свет. Можно сказать, что он не уважал чужой собственности, позволял себе перегибы, и, тем не менее, оставался одним из самых образованных людей своей эпохи.»
«А вы, стало быть, вышедший на прогулку, безобидный, держащий в уме феодала, занятый духовностью надомник? В таком случае, желаю приятно развлечься. Я земской охотник, и прошу простить, что вынужден был подвергнуть проверке вашу пригодность к задержанию.»
Он не без сельской непринуждённости приподнял шляпу, излучавшую нечто вроде добродушной иронии, и я взлетел по откосу вверх. Вполне может случиться, что на побуревших от непогоды верандах будут сидеть девушки, а также легко себе представить, что дорожки будут узкими, а домишки маленькими, что стога будут казаться головными уборами гренадёров, а сучки фруктовых деревьев выкажут сходство с молодцевато–гениально рукоприложенными скрипичными смычками. Написать бы однажды эссе о Паганини, коего, помимо прочих, должен был слышать Гёте! Светлые девичьи головки виднеются над балюстрадой, затем начинается роща, а за ней — красивая, наряженная в солидные юбки крестьянка, напомнившая мне о недоброжелателе или злодее, бежавшем из исправительного дома прямиком в хижину, где его приняла добросердечная женщина, поскольку наблюдала его в борьбе с ситуацией, казавшейся в состоянии расщепить его на куски.
Мальчики на лужайке, не упустившей в своей палитре ни оттенка зеленоватости, граничившей с более тёмным тоном пашни, играли в лапту, суть которой состоит в улавливании рогового шарика посредством швыряния биты. Шарик взбрасывают в высоту над головами гибкой палкой. А как, к слову, прекрасно стоять на уступе из песчанника, по форме напоминающем кеглю, и глядеть вниз на весь деревенский пейзаж с церковью, домиком священника, таверной и сыроварней, в возвышении над всеми деревенскими жителями!
Солнце обладало чем–то утончённым и, одновременно, возвышенным, оно словно распростёрлось по земле и казалось то бодрствующим, то спящим. Я небрежно пренебрёг небольшим озерцем, а потом постоял с минуту или дольше перед школой, или, скорее, семинарией, выстроенной в начале девятнадцатого века Эммануэлем фон Фелленбергом[28], и по сей день воспитывающей молодых учителей. Такой приятный учитель, однако, попадает на очень, возможно, одинокий пост, на котором ощущает душевную нехватку. И снова мой путь лежит через деревню. Одна деревня следует сразу за другой. Своеобразный домишко словно спрашивает меня, нахожу ли я его интересным, но я пропускаю некоторые вещи, и вот уже сижу в «Таверне Рудольфа фон Эрлаха»[29] .
Это имя популярно в этой местности, потому как принадлежит полководцу из четырнадцатого столетия, сослужившему зарождающемуся государству существенную службу, сочтя свободомыслие дельным советом и приняв соответственную позицию в деле, доведённом до победного конца. Щит на стене в таверне изображает его как рыцаря в латах, недвижно наблюдающего за передвижениями в гостинных пространствах. Камин украшает дата 1830. Со всех сторон вожделеются порции ветчины. Хозяин по совместительству мясник. Вот и я сам ощущаю себя влекомым к заказу, касающемуся домашнего животного под названием свинья. Один из посетителей с решительной фамильярностью хватает собеседницу за нос. Этим он намекает на то, что дорог ей. Другой распевает песню о равенстве. Вокруг поначалу смущаются, но певец поёт лояльно, поэтому слушателям угодно проявить благосклонность и издать некоторый аплодисмент, который словно бы говорит: «Вполне прилично». Кельнерша похожа на страз. Хозяйская жена управляет экспортом ветчины. Посетитель говорит своей жене, как будто недовольной поставленным перед нею вином: «Заказала б бургундского! Зачем ещё тебе пасть?»
«Перед гостями, вот, например, перед тем господином, который мне кажется иностранным корреспондентом, тебе бы следовало из приличия сказать рот, а не пасть,» — возражает она, но он не проявляет чувствительности к возражению, потому что он — поглотитель ветчины, как и почти все остальные. В то время как так называемая пышка пытается склонить меня к любезностям, в зал вступает поэт с ниспадающими волосами и отмечает свой приход исполнением баллады. На обратном пути я разворачиваю парижскую газету и достигаю, читая по слогам, заведения, в котором охотно принимаю пищу по вечерам. Старик с волосами цвета снега читает библию. Я уже сделал тут несколько знакомств с той или иной уборщицею. Здесь всплывают как северяне, так и южане. Скромная трапеза здесь может вылететь, скажем, в франк, зато в наличии имеется возможность состалять какие угодно пышности, поскольку никто не возражает против комбинаций. Недавно я выкушал в этих удобных покоях два кекса один за другим, чтобы непосредственно сразу после этого спросить себя, чего ещё будет мне угодно.
С собой я всегда говорю очень предупредительно. Никто не умеет обходиться со мною с таким мастерством, как я сам. Когда я собираюсь что–то сказать, то сейчас же подставляю себе ухо в целях внимательного выслушивания. Если же я молчалив, меня это восхищает. Я непрерывно во всём с собой соглашаюсь. Я редко делаю себе упрёки; хотя я и далёк от того, чтобы отрицать, что это время от времени происходит.
Образованная речь, хочу я отважиться считать, сопровождает к общепринятым, местечковым способам выражения, как проводница в толпу помощниц — прекрасная и щадящая, однако, никогда не прекращающая, в тихом упорядочении, повелевать. Тот, кто желает остаться непринуждённым, должен следить за собой.
Я НАЗВАЛСЯ ТАННХОЙЗЕРОМ
Вчера я положил началом дню очень прекрасный, добрый, щедрый на нюансы вклад. С каким тонким вкусом стиля сохранял я спокойствие, хотя и не имел необходимости брать себя в руки! Будет ли позволено доложить, что я скушал в ресторане жаркое из кролика с картофельным пюре, причём и то, и другое было гарнировано, украшено квашеною капустою? Последняя отлично пришлась мне по вкусу, а именно, была как раз в меру кислой, т.е. я полагал, что кислота распределялась равномерно по всем её направлениям. После того, как я вдобавок должным образом вкусил газетные новости, я положил себе звучное имя Таннхойзер, целиком из ближайшей струи вдохновения, и в качестве такового устремился в залитую солнцем окрестность, прямо навстречу горному гребешку, на который я взобрался с солидной проворностью, элегантно подтягиваясь, в случае надобности, при помощи древесных сучьев. В еловом бору у меня произошла встреча, а именно такая, какой я меньше всего ожидал. Ей оказалась моя былая возлюбленная, сопровождавшая под руку мужа и двух детей. Я поприветствовал подругу с неожиданной для самого себя непринуждённостью и услышал ответное приветствие. Чего же лучшего мог я желать? На горной вершине в зимнем солнечном свете сидели на земле люди, наслаждавшиеся в первую очередь очаровательным альпийским видом, а во вторую — захваченной закуской. Один из них подошёл ко мне и счёл себя принуждённым вести себя таким образом, чтобы долго, долго вперяться в меня взглядом. Я охотно предоставил ему это удовольствие. Его глаза словно бы вопрошали меня о чём–то, я, однако же, не чувствовал себя обязанным гадать, о чём. Я предпочитаю начинать умственно напрягаться только тогда, когда это может что–нибудь принести. Одинокий дом стоял у кручи. Жаль, что я употребляю это слово, круча; не напоминает ли оно о поэмах и сказаниях, с которыми каждый уже раз ознакомился? Из другого дома девушка изо всех сил прокричала своему Руди, чтобы он, будь добр, воротился домой, сейчаж–же. Как весело прозвучал на опушке высокий, повелительный голос! Я же, со своей стороны, начал изображать тирольца, закатав до колен брюки и в продолжении некоторого времени вышагивая голыми ногами. И чего не придёт в голову Таннхойзеру! По возможности, не только изголянья. Некоторое время спустя три девушки с определённым возмущением глянули мне в лицо, показавшееся им, должно быть, слишком счастливым. Наше довольство производит на окружающий мир впечатление бесчувственности. Однако, когда выглядишь жаждущим, страждущим, угодившим впросак — разве не рискуешь иногда оказаться осмеянным? Заведение было полно шубконакидывательных дам и столозанимающих господ. Вечером я был в театре, где перед наполненным до аншлага залом давалась очень приятная, я хочу сказать, утончённая
