Как ни прочно отделили конники рабочих от Деникина и его штаба, как ни чуждо для русского уха звучали в цехе завода французские слова Клиснеё, но не прошло и четверти часа со времени отбытия высокопоставленных гостей, а за столом уже все знали о короткой дискуссии, возникшей между представителем иностранного капитала и главой русской белогвардейщины.
…Когда Кубышка выходил в толпе рабочих со двора завода, его дружески похлопывали по плечу, угощали папиросами, совали в карман бумажные деньги. Один подвыпивший парень, которого даже праздничный костюм не освободил от запаха сырой кожи, крепко обнял артиста за шею и громко сказал:
— Правильный старик! Хрен редьки не слаще! Всех бы их… под Петрушкину палку!
А Лясе уступали дорогу и смотрели ей вслед ласково, благодарно и немного удивленно: трудно было понять, что заставляет эту девушку, хрупкую и такую красивую, ходить с тяжелой гармошкой в самую гущу простого народа.
Записка
Утром, когда Кубышка опорожнил карманы пиджака, он в ворохе денег заметил белую бумажку. Развернув вчетверо сложенный листок, видимо вырванный из записной книжки, он прочитал: «Вам и вашей дочери грозит опасность Будьте осторожны. Лучше всего бегите из города. Записку порвите».
У старика сжалось сердце. Кто мог это написать? Во всяком случае, не Герасим: на кожевенном заводе Герасима не было. Да и незачем ему в толпе всовывать в карман записку, если он может все необходимое передать через одноногого.
Кубышка опять прочитал записку. Безусловно, писал хорошо грамотный человек: ни одной ошибки, почерк устоявшийся. Кто может знать об опасности и что это за опасность, от которой надо бежать?
Кубышка крепко задумался. Да, конечно, вчерашнее представление было очень рискованным: сказка не только намекала на то, что делается на заводе, но и заключала в себе «рецепт» порчи кожи. Только дурак не догадался бы, кто такие белые и серые мыши и кого под одобрительный хохот рабочих бил палкой Петрушка. Но тогда почему не арестовали дерзких кукольников там же, на заводе? Не хотели делать этого на виду у всех рабочих? Если так, то арестуют этой ночью.
— Папка, о чем ты думаешь? — сдвинув брови, спросила Ляся.
— Вот… — смутился Кубышка. — Вот все думаю, какую бы разыграть новую сказку. Знаешь, такую, чтобы…
— Неправда, — глядя в упор, прервала Ляся. — Я отлично вижу по твоему лицу: что-то случилось. Говори.
Кубышка помялся и протянул записку.
— Да, — сказала Ляся, прочитав три лаконические строчки, — это не может быть шуткой. На нас надвигается беда. Но уходить не стоит, пока Василек не вернется от калеки. «Там» всё должны знать.
— Ляся, пойми, я старый… — с покрасневшими глазами начал было Кубышка, но девушка опять прервала его:
— Знаю: «Я старый, мне умирать не страшно, а у тебя вся жизнь впереди». Зачем ты это, папка, говоришь? Будем жить вместе, а придется — и умрем вместе.
Василек вбежал запыхавшийся, но радостный, с влажным сиянием в своих чуть раскосых глазах.
— Вот! — Он вытащил из-за пазухи тетрадь. — Одноногий сказал: «Ты малый что надо. Дай срок — я тебе пару сизоплечих подарю». И еще сказал: «В случае чего, листок проглоти, а обложку выбрось».
В листке сообщалось, что представление получилось на славу, но можно было бы дать немного запутаннее, а то очень уж рискованно. И опять рекомендовалось налегать на поговорки.
— Значит, «там» не знают, — опечаленно сказала Ляся. — Что же нам делать?
— Вот теперь и я скажу: давай пробираться в Москву, — решительно заявил Кубышка. — Бросим тут и кукол и ширму — налегке двинемся.
— В Москву?.. — В памяти вспыхнул всеми своими огнями огромный, весь в золоте и красном бархате, зал. Даже в груди защекотало — так захотелось всё бросить и сейчас же, сию минуту пуститься в путь. — Вот какой ты у меня, папка, умный! Конечно, в Москву! Сегодня же, папка, да? Сейчас же, да?
— Да, чем скорей, тем лучше. Собирайся, доченька. Возьмем самое необходимое… Ох, к зиме дело идет, а у тебя даже пальтишка нет!.. Ну, денег у нас теперь достаточно, купим по дороге. Только бы из города выбраться…
Лицо девушки вдруг затуманилось.
— Подожди, папка, — сказала она, сдвигая, как всегда, когда ей приходила в голову новая мысль, свои милые бровки, — только как же оно получается? Мы, значит, убегаем и от «тех» и от «этих»?
— От «этих»? Что ты, доченька, не-ет!.. Да если б «эти» знали, они бы сами нам приказали бежать. Мы пошлем им записку с Васильком… Василек, снесешь, а?
— Снесу-у-у!.. — вдруг заревел мальчик; из глаз его светлыми горошинками покатились слезы.
— Василек, милый мой Василек! — бросилась обнимать его Ляся. — Не плачь! Ты же такой сильный, ты же такой храбрый! Ты ж, малый, что надо!.. Разве мужчины плачут?
— Да-а, вас там поубива-ают!..
— Я сам всех поубиваю! — подмигнул Васильку Кубышка. — У меня за пазухой бомба.
Но мальчик во всемогущество деда уже не верил: раз бежит, какая уж там бомба!
Записка была написана, самое необходимое в рюкзаки уложено, и, когда, прежде чем двинуться в путь, по старому обычаю присели. Ляся, о чем-то все время размышлявшая, сказала:
— Знаешь, папка, мы, кажется, глупость делаем. Если нас в обычных местах сегодня не увидят, то сразу догадаются и бросятся догонять. Давай сначала покажемся с куклами на базаре.
Кубышка, который и сам об этом с тревогой думал, тотчас ответил:
— Доченька, на свете была еще только одна женщина, равная тебе по уму, твоя мать! Бери скорей гармошку!..
Ляся не все договаривала. Она думала: если тот, кто написал записку, действительно что-то знает и хочет им добра, он попытается проверить, остались они или уехали. Он будет искать их по городу, и, может быть, ей удастся узнать, кто он и что им угрожает.
Пока шли к рынку, она еще и еще раз говорила:
— Только смотри, Василек, внимательней, у тебя такие зоркие глаза! Как узнаешь кого-нибудь, кто вчера на заводе был, толкни меня.
И Ляся почувствовала толчок, едва они начали на рынке представление.
— Вон, — показал Василек глазами, — рыжий. Он и вчера все время на нас смотрел.
— Да, я тоже заметила, — тихо сказала Ляся. — Василек, подойди к нему и шепни, чтоб он в три часа пришел в «Дубки».
Мальчик отошел, пошнырял в толпе и с безразличным видом остановился около худощавого юноши в потертой студенческой тужурке.
— Ну что? — спросила Ляся, когда Василек вернулся к ней.
— Сказал: «Приду».
— Ах, Василек, — шепнула Ляся, обдавая мальчика ласковым сиянием глаз, — ты ж действительно парень что надо. Я только одного такого знала — Артемку…
Артемка! Сколько раз слышал Василек от Ляси это имя! Оказывается, здесь, в этом самом городе, жил удивительный мальчишка. Он лучше всех сапожников умел пристрочить к сапогу латку, глубже всех нырял в море, а уж бычков ловил таких, каких теперь никто не ловит, — сладких, как мед! Главное ж, он был великим артистом. Он мог изобразить и базарную торговку рыбой Дондышку, и сына американского миллионера Джона. Сам черный великан Чемберс Пепс, знаменитый чемпион мира по борьбе, дружил с ним. И вот этот мальчишка сгинул. Сгинул, так и не сшив Лясе обещанных туфель, в каких и царевы дочки не ходят. Чего б только ни сделал Василек, чтоб хоть краешком глаза посмотреть на этого Артемку!
После двух представлений Кубышка направился с ширмой и сундучком в чайную «горло попарить», Ляся пошла к крестьянским возам, а Василек с другими ребятами полез по узенькой лестничке наверх, на
