— Что? Что? — грозно кричит Благоразумный. — Ну-ка, повтори!
— Могу и повторить, — охотно отвечает Петрушка и вытаскивает палку.
Среди малышей веселое оживление:
— Этого тоже побьет!
— Вот сейчас треснет!
И в контраст с их звонким щебетанием до Ляси доносится чей-то угрюмый голос:
— Та-ак!.. Еще одного ведут.
Взрослые, забыв о Петрушке, повернулись к мостовой. И только гимназисты, привыкшие к тому, что здесь целыми днями водят арестантов — то из тюрьмы в контрразведку, то из контрразведки в тюрьму, — с любопытством продолжали смотреть на ширму.
Как удручающе действовали всегда на Лясю эти картины! Бедные люди! За что их мучают? Вот и сейчас: два стражника, а посредине совсем молодой парнишка На дворе так холодно, так мокро, а он босой, без шапки, в одной ситцевой рубашке, да и та в прорехах, сквозь которые видно голое тело.
Все ближе стражники, все громче глухой стук их сапог о булыжную мостовую… Парнишка поднял голову и с любопытством глянул на ширму. Бедный, бедный паренек! Может, и жить тебе осталось два дня, а ты все еще тянешься к забаве, к каким-то куклам!..
Взгляд паренька оторвался от ширмы, скользнул по толпе и встретился глаза в глаза — со взглядом Ляси. И будто молния озарила память девушки…
— Боже мой! — шепнула она, роняя гармошку. Парень весь дернулся, как от электрического тока, и остановился, вытянув вперед худую шею.
— Чего стал!.. — крикнул конвойный и пхнул парня сапогом.
— Подожди, — сказал парень хрипло. — Прошу тебя, подожди минутку, будь человеком!
Второй конвойный повернул винтовку и молча толкнул парня прикладом в спину.
И, пока арестанта не подвели к чугунным воротам, он все рвался назад, а его все толкали прикладом.
«Не родился еще тот кат…»
Пепс и Артемка, выехав ночью из Припекина, медленно продвигались на север. Приметная внешность Пепса вынуждала путников быть особенно осторожными. Деревни они объезжали стороной, днем прятались в балках, в лесных посадках. И все-таки им не удалось избежать встречи с гетманцами. Пять всадников в шапках и синих жупанах съехали по спуску в балочку и круто остановили лошадей.
— Шо ж воно такэ? — выпучил глаза передний.
— Мабуть, трубочист, — предположил другой.
— Арап, — догадался третий.
Обнажившись до пояса, Пепс чистил привязанную к дереву лошадь.
Артемка бросился навстречу всадникам. Надо было действовать решительно, ничем не обнаруживая страха.
— Это борец, добрые люди, чемпион мира, вроде нашего Ивана Поддубного. Покурить нема?
Всадники переглянулись и опять уставились на Пепса.
— Вин шо, усих боре? — спросил третий, мордастый, краснощекий и такой огромный, что под ним приседал конь на задние ноги.
— Всех подряд, ни один не устоит! — гордо ответил Артемка.
Здоровяк поморгал, потом медленно слез с коня, сбросил на землю шапку, жупан и широко расставил ноги:
— А ну, давай!
Пепс, улыбаясь, взял гетманца поперек туловища, приподнял и осторожно положил на землю.
— Ги-го-го-го!.. — заржали всадники.
— Хай ему бис! — отряхиваясь, поднялся посрамленный гетманец. — Такого ще не було, щоб менэ боров.
Гетманцы угостили путников махоркой и уехали. Осмелев, Пепс и Артемка больше уже не прятались. Они дерзнули даже заночевать в хуторе, на сеновале у кулака. Кулак, поняв из подслушанного разговора, что заезжие пробиваются к красным, а красные были близко, запер на болт дверь сарая. Пепс, конечно, дверь высадил, но к хутору уже мчался во весь опор конный отряд.
Вскочив на лошадей, Пепс и Артемка бросились со двора, и им наверняка удалось бы ускакать, если б под Артемкой не упала, споткнувшись, лошадь. Пепс бросился на помощь другу, но Артемка так яростно крикнул ему: «Беги!», что бедный негр только жалобно охнул и пустил лошадь во весь опор. Когда он с отрядом красногвардейцев вернулся в хутор, Артемки там уже не было.
Допрашивали Артемку в маленьком заштатном городишке Святодухове. На столе у следователя лежал кусок парчи, вынутый у Артемки из-за пазухи. Мог ли гетманец поверить, что парчу эту паренек купил на свои трудовые деньги еще шесть лет назад и с тех пор не расстается с нею в глупой своей мечте встретить опять девочку-канатоходца Лясю и сшить ей самые красивые на свете туфли!
— Ты шо, святый божий храм ограбыв? — спросил следователь.
Артемка не знал, как объяснить наличие у него парчи, но хорошо знал, что гетманцы и сами грабили все, что попадалось под руки. Надеясь поэтому на снисходительность, он сказал:
— Да, малость того…
— И попа убыв?
— Нет, зачем же!
— Брешешь, убыв. По морде бачу, шо убыв.
Артемка пожал плечами.
— Ну, а чого ж ты к красным драпав?
— Я боялся, что вы батогов всыпете, — сказал Артемка, будучи уверен, что за перебежку на советскую сторону по политическим причинам его тут же зарубят.
— Та мы ж таки и всыпымо… Эй, Мыкыта, стягай с его штаны!
Мыкита, жилистый мужик с редкими усами и редкими желтыми зубами, видимо, знал толк в деле больше своего начальника. Он сказал:
— Зараз. Треба ще потрусить.
Он снял с Артемки сапог и отодрал подошву. Между подошвой и стелькой лежали документы.
— Ось, бачите? Надягайте очки.
Следователь нацепил на красный бугристый нос пенсне в металлической оправе и принялся читать документы. Узнав, что перед ним делегат на Первый Всероссийский съезд социалистической молодежи, везущий письмо к самому наркому Луначарскому, он удивленно, поверх очков, оглядел пленника:
— Дывысь, яка птыця!
Артемка спокойно сказал:
— Это не мои сапоги. Я снял их с убитого партизана.
— За шо ж ты его убыв? — недоверчиво спросил следователь.
— За то, что он в сапогах, а я босой, — хитровато подмигнул Артемка.
— Бис тэбэ разбэрэ, — плюнул следователь. — Ты видкиля родом?
Артемка назвал свой родной город.
Следователь задумался. Пенсне съехало набок, на губах застыла блаженная улыбка.
— Ох, и рыбци ж там гарни! Божже ж мий, яки там гарни рыбци!.. Мыкыта, ты колы йидешь туды за кожею?
— На тий недили.
— Так визьмы, Мыкыта, с собою и цього хлопца, нехай воны сами там його повисять на шибельныци, а мени може за те хоть десять рыбцив с тобою прышлють…
И Артемку с протоколом допроса и парчой повезли в сторону, совсем противоположную той, куда он так стремился.
