когда-нибудь ребенка!
— Ну что ты, Светик! — продолжал подбрасывать его вверх папа. — Яхтсмен растет! Давай-ка одеваться. Нам сейчас в дорогу.
Его опять куда-то везут. Ему нравится ехать на машине. От езды он никогда не устает. И очень любит, когда машина попадает в снежный заряд. Со всех сторон тысячи ледяных стрел устремляются к лобовому стеклу. За поворотом все время грезится тупик, но яркий свет фар упрямо разрушает всякие грезы.
Вот папа притормозил, и машина стала сворачивать в сторону. Вдали замелькали мачты. Санька так весь и подался к окну и даже стукнулся лбом о стекло. Мама еле удержала его на коленях. Яхт-клуб! Вот он, их старый дебаркадер! И вдруг!.. Увидел свою «Кассиопею»! Она угрюмо стояла на кильблоках, огромная, как мираж. И все же это была она! Пластиковая обшивка местами покрылась мелкими трещинками, которые напоминали морщинки! Леерные стойки потускнели. Саньке хотелось крикнуть: «Кассиопея»! Милая! Что с тобой?!» Но бестолковые звуки никак не укладывались в слова! В душе у Саньки творилось такое, что уже было не справиться с собой. Он вырывался из маминых рук и кричал что-то бессвязное. Из всего можно было понять только одно: 'Моя! Моя! Моя!'.
— Ишь ты! — усмехнулся папа. — Смотри-ка, знает толк! Только еще не наша она, сын, не наша. Давно уж веду переговоры, да все без толку. Не продают и все! Не знаю, чем сегодня дело кончится…
А к дебаркадеру подъехала еще одна машина. Из нее вышли мужчина и женщина. Саньку снова охватило какое-то странное беспокойство. Он заерзал у мамы на руках. Вот женщина повернулась в его сторону. Санька замер. Людмила! Сестренка! Сделал ей «утиный рот» и радостно захлопал в ладоши. Заметил, как расширились ее зрачки. Узнает или нет?! Невольно протянул к ней руки. Но Людмила стояла, не шевелясь и не мигая. Смотрела на него в упор, и бледные губы ее что-то шептали. Вот она поперхнулась, закашлялась и спросила каким-то не своим голосом:
— Как зовут вашего сына?
— Санькой, — шутливо потрепал его по шапке папа. — Еще тот Дон-Жуан растет! Как увидит хорошенькую женщину, сразу про маму с папой забывает. Ну-ка, не балуй! И не тяни руки. Ты совсем не нужен этой тете. Ишь, возомнил о себе!
Людмила стояла явно ошеломленная. У нее и раньше от волнения появлялись складочки на лбу. Только теперь их было не сосчитать.
— Сколько ему лет? — не отводя от Саньки глаз, тихо спросила она.
— Скоро три будет, но говорит еще очень плохо. Хотя понимает абсолютно все. Иногда нам кажется, что он великий хитрец!
— Ваш муж очень похож на моего брата, который сделал эту яхту, — обращаясь к маме, чуть слышно произнесла Людмила. — Даже удивительно, как могут быть похожи два совершенно незнакомых человека. — Она едва сдерживала слезы. — Пять лет мы никому не продавали его «Кассиопею», хоть нам и предлагали за нее большие деньги. Память о брате дороже…
Она говорила что-то еще, но Санька не слушал. Все это было не то! Не то! И тогда он поднял дикий обидчивый рев, распугав сидящих на краспицах чаек.
— Светлана! — строго скомандовал папа. — Сядьте в машину, дайте нам поговорить!
Мама понесла его к машине. Но он, словно Терёшечка, выставил впереди себя ноги да еще широко развел их в стороны. Маме долго не удавалось усадить его на заднее сиденье. Зареванные Санькины глаза искали Людмилу. От истошного крика на носу появились капельки пота. Мама чуть не силой прижала его к груди. И он уже не мог больше ни о чем думать. Заснул. И сон приснился жуткий-жуткий.
Вот он плывет по озеру. Изо всех сил гонится за «Кассиопеей», которая убегает от него все дальше и дальше. Он снова забыл спустить паруса. Мария что-то кричит, испуганно мечется по палубе. Она не умеет управлять яхтой. Он еще не успел научить ее этому. Вот разгребает руками воду так быстро и так напряженно, что очень скоро начинает задыхаться. Переворачивается на спину. И вдруг среди бела дня видит на небе пять ярких звезд. Они мигают так напряженно, как пульсирующие буквы «SOS!». Он снова переворачивается, и снова яростно работает руками, опустив в воду разгоряченное лицо. Заглатывает воздух короткими вздохами. И в какой-то миг ему вдруг начинает казаться, что он уже отделился от плывущего тела и видит его с высоты птичьего полета. И руки разом сделались ватными. Напрасно командовал себе: «Скорее! Скорее! Скорее!» Вскипала воля, а мышцы сводило судорогой. Обеспокоенные чайки проносились над самым лицом, словно хотели чем-то помочь. Но он уже не слышал их тревожных криков. Вода забила уши. В голове нарастал какой-то странный гул. Казалось, так гудела сама Вселенная. И вот вместо звезд увидел перед собой на небе голубые глаза Кассиопеи. В них было столько обиды и боли, что с губ невольно слетело: «Прости меня, милая! Прости!»
Последним усилием воли перевернулся на живот и…похолодел от ужаса. Яхта была уже так далеко, что догнать ее было просто невозможно. Поднял воспаленные веки и окинул молящим взглядом горизонт: ни одной движущейся точки, ни одного островка! Кругом одна вода. И дикой болью свело ноги, словно кто вцепился в них острыми зубами и упрямо тащил безвольное тело на дно.
Взмах, второй, заторможенный третий… И снова увидел себя со стороны. Вот согнутая спина скрылась под водой, потом снова приблизилась к поверхности. Последний взмах руки. Судорожный рывок. Лицо прижалось к поверхности воды, как к стеклу огромного аквариума. И снова стало погружаться вглубь, оставляя за собой цепочку пузырей. Мир медленно и плавно свернулся в точку. Из нее раскрылось новое пространство. В нем были звезды, ветер, немая музыка, беззвучное паренье и яркий свет, что несравним ни с чем земным. Как в отражении волшебного зеркала, сверкнуло гладью озеро, и по его поверхности стали пугливо разбегаться в стороны круги…
Взрослым Санька помнил себя не только во сне. Прошлая жизнь пугливой тенью всегда шла где-то рядом. Однако с каждым днем отблески воспоминаний становились все бледнее и короче, как становятся короче тени, когда солнце близится к зениту. Вокруг было столько нового и интересного, что времени на прошлое уже не оставалось. Оно все дальше отходило куда-то в сторону, не мешая ему постигать новый мир.
Как-то однажды утром он проснулся от непонятного шума. Быстро сел на кровати и стал тереть кулаками заспанные глаза. Что-то большое кружилось посреди комнаты. Он хлопал глазами, пытаясь разобраться, что же это может быть. Вот в кружащемся вихре мелькнули папины смеющиеся глаза. Потом разглядел и счастливое лицо мамы. Карусель стала замедлять ход. Теперь было понятно: папа на руках кружил ее по комнате. Санька тоже расцвел в улыбке и сделал им «утиный рот». Папа осторожно поставил маму на пол, подошел к кроватке и, взяв его на руки, подкинул высоко вверх.
— Санька! «Кассиопея» наша!
Уловив слово 'Кассиопея', Санька в голос захохотал, быстро влившись в семейное веселье, хоть толком и не понимал причину столь бурного папиного ликования. Что значит «наша»? А чья же еще? Странные они, эти взрослые! А папа тем временем, целуя их с мамой, приговаривал:
— Как только лето наступит — отправимся в плаванье!
Мама поднесла Саньку к большому настенному календарю. На картинке он увидел ледоход.
— Сейчас весна, — пояснила мама и перевернула тяжелый лист календаря. На картинке, что открылась Санькиному взору, зеленела трава, и на лужайке краснели ягоды земляники. — Это лето! Летом мы поплывем на яхте далеко-далеко. Понял?
Чего уж тут было не понять? Он помнил все: и смену времен года, и ледоход, и землянику на поляне. Он столько раз собирал ее на островах. И даже помнил, как ароматно после этого пахли руки.
Теперь каждое утро, просыпаясь, он первым делом бежал к окну. Но под крышей все еще висели прозрачные сосульки, с которых звонкими струйками стекала вода. Из-под грязного снега бежали мутные ручьи, до краев переполняя собой глубокие лужи.
Потом ему купили резиновые сапоги, и он уже больше не сидел в коляске, а смело разгуливал по лужам. Папа научил его пускать бумажные кораблики. Маме это не очень нравилось, потому что от воды его теперь было не оттащить. Но как-то уж очень скоро луж не стало. Зато газоны зажелтели от одуванчиков. И папа перевернул лист календаря. Лето! Санька с нетерпением ждал, когда ж они начнут собирать рюкзаки. И вот, наконец, с антресолей скинуты на пол яркие яхтенные костюмы. Его сажают в 'кенгурушку'. Выйдя на улицу, папа оглядывается на окна дома:
