— А теперь — баиньки! — и поставил 'глаз' рядом с банкой.
После этого он направился к двери. На пороге остановился, обернулся и с довольным видом похлопал себя по ноге.
— Отличное тело, — сказал он. — Сильное, гибкое. Благодарю.
Дверь за ним захлопнулась. Свет погас.
Мишель остался один в темноте. Ураган мыслей в горсти творожистой массы. Даже не вихрь под черепом: череп пуст и мокнет в другой банке… Буря в стакане физраствора.
Понемногу Мишель успокоился. Только теперь он начал представлять, какой была подлинная история цеподов.
Цеподы и серые карлики были единокровными созданиями — опасными и хитрыми. Во время покорения Смарагда, когда цеподы поняли, что война проиграна, они решили самых способных своих собратьев превратить в существ, которые были бы милы сердцу победителей. А какой облик может снискать симпатии людей?
Для этой цели цеподы воспользовались останками погибших в боях землян!
Неизвестно, то ли так было задумано, то ли головоногие не сумели добиться стопроцентного успеха, но в процессе витализации скелеты и, соответственно, тела оживленных уменьшались. Однако мозг, а возможно, и все тело цепода в тело убитого человека пересадить все-таки им удалось. Это было победой куда более важной, чем победа в любой битве.
Серых карликов для виду заперли в концентрационные лагеря в дебрях четвертого континента. Гениальная идея! Растроганные земляне поспешили на выручку и освободили карликов: ведь они с виду были чуть ли не братьями людей! А так как в тела живых трупов пересаживали избранных, наиболее одаренных цеподов, то эти особы неизменно оказывались исключительно одаренными во всех областях; очень скоро серые карлики стали расой привилегированной, почти равной людям. Карлики внедрялись во все жизненно важные центры человеческого общества, изучали все механизмы, движущие этим обществом, — и фокус удался!
Что же касается всего остального — религия и табу оказались надежным щитом. Разумеется, они не желали иметь дела с земной медициной! Еще бы! Разумеется, чрезвычайная застенчивость мешала им показываться на пляжах в купальных костюмах. Еще бы! И, наконец, все, что касается рождений и смертей, разумеется, было исключительной прерогативой священников и происходило в святилищах, подальше от любопытных взглядов. Еще бы!
Хороша шутка!
Что же дальше?
Ну ясно: достаточно было усовершенствовать методы! Вместо того, чтобы использовать останки погибших солдат, стали похищать живых: в мирное время трупы стали редкостью. Были разработаны методы и способы сохранения естественного вида похищенных тел. Конец пришел серым карликам. Зато человек получается точь-в-точь как настоящий!
С особенной охотой цеподы 'реконструировали' женщин: это легче. А когда цепод уже угнездился в человеческом теле, вполне достаточно чуточку изменить форму носа и ушей или отпустить бороду, чтобы в любой толпе можно было не бояться быть узнанным. Фальшивое общественное положение, липовые документы. Просто, как яичница. Серые карлики везде. Для них нет неблагодарной работы. Без всякого неудовольствия они покорно скребут перьями по бумаге — примерные, незаменимые клерки. Им ничего не стоит подделать любые официальные документы…
Мишелю оставалось только размышлять. Он долго и так и сяк рассматривал все аспекты своего жалкого положения. Интересно, имеет ли право белесая масса на дне сосуда носить имя Мишель?..
Мысль о том, что Инесс, возможно, постигла такая же участь, доставляла ему ужасающие душевные муки. Он просто физически не мог заплакать, закричать, заколотить кулаками в стены, чтобы найти душевную разрядку. То, что его заставили пережить, было фантастично по своей жестокости. Точно так же он не имел возможности задохнуться от ярости — ни сердца, ни легких у жалкого голого мозга не было. Все органические реакции, обычно сопутствующие чувствам и составляющие сущности, их немалую часть, потеряли всякое значение.
Он страдал. И страдания, — ужасные, ни с чем не сравнимые, порождали в нем мысли холодные и острые как лезвия мечей, небывало ясные и безжалостные, не находящие выхода в физиологических реакциях. Вся физиология свелась к току теплой плазмы и таинственным импульсам продуктам бесчеловечной науки негуманоидов.
Его горе не находило выхода: даже гортани у него не было. Отсутствующее сердце не могло разорваться. Без внутренностей и желчи как излить горечь? Как разъяриться и обезуметь без инъекций адреналина в кровеносную систему, без утраты гормонального равновесия, которое вынуждает мысли путаться в безумном, однако несущем успокоение танце?
Его страдание было обнажено и безжалостно как пламя, всесильное и невообразимо ужасное.
К счастью, его сморила усталость, великая, милосердная, жизненно необходимая усталость, которая переборола усилия системы жизнеобеспечения и системы очистки плазмы, понемногу насытив жидкость продуктами распада.
Но прежде чем уснуть, обнаженный мозг развеселился. Как это ни было жестоко, но он захохотал, обойдясь без сокращений диафрагмы, без гримас и сопровождающих звуков. Он хохотал над собой, таким, каким увидел несколько часов назад: большое земное животное ехидна, утыканное микрозондами и дремлющее на дне стеклянной банки. А расходившееся воображение уже подсунуло ему еще один образ: ехидна покрылась мелкими папильотками и превратилась в человечью голову…
И когда он наконец уснул, чувство, что он против воли участвует в каком-то жестоком и омерзительном фарсе, не покинуло его и не покидало всю ночь.
2
Проснулся он с тем же дурацким ощущением, что завернут во влажные простыни. И снова нахлынула безжалостная волна образов.
Эти образы были до безумия выразительны, до того выразительны, что их можно было бы принять за продолжение кошмарного сна: между створками неплотно прикрытых дверей пробивался тоненький лучик света и выхватывал из темноты в проходе ряды стеклянных сосудов, наполненных человеческими внутренностями — запасные детали для краденых тел…
Какие же все-таки невообразимые силы таятся в человеческом сознании! От Мишеля остался только мозг, но ведь фактически это и был сам Мишель, Мишель неукротимый и непримиримый, рвущийся в бой, в смертный бой!
Он все еще оставался грозным противником, но только теоретически: на что же способен одинокий обнаженный мозг?!
Инстинкт кричал: 'Любой ценой выбраться отсюда!'. Впервые инстинкт обманывался: он ведь до сих пор продолжал опираться на рефлексы тела. Инстинкту казалось, что хозяин его заключен в тесную стеклянную клетку, и он требовал ударить всем телом в стекло, столкнуть клетку с полки. Стеклянное узилище упадет и разобьется о паркет, и тогда хозяин сможет выползти на свободу, пусть даже и по осколкам стекла и лужицам плазмы!..
Ударить всем телом!.. Ползти!.. Какая чушь! А если банка упадет — это мгновенная смерть: микрозонды и трубки, поддерживающие в нем жизнь, будут вырваны. Своим существованием Мишель был обязан исключительно окружающей его аппаратуре.
Он был обречен на смешное и раздражающее бессилие, он не мог даже пошевелиться. Оптический прибор, — его 'глаз', — был направлен на банку с какими-то сизыми кишками на соседней полке. Можно было подумать, что он на какой-то фабрике — не то на консервной, не то на производящей потроха…
Банку с кишками окружали другие сосуды со столь же аппетитным содержимым, и Мишелю хочешь не хочешь приходилось их разглядывать. О том, что наступил день, можно было только догадываться. Только сейчас Мишель понял, как много информации несет нормально двигающийся в орбите глаз. Объемное,
