Ван-Гален вспоминал:
Дорога из Чирака в Хосерек идет между двумя бесплодными обрывистыми возвышенностями белесоватого цвета; та, что по левую руку, по мере продвижения становилась все более пологой, другая же, напротив, все круче; на вершине ее, на обширном плато, и стояла крепость Хосерек ‹…›.
Первые две попытки русских выйти на плоскогорье оказались безуспешными из-за меткого смертоносного огня неприятеля и его численного превосходства, и лишь с третьей, уже почти отчаянной попытки они отбросили врага, который с невероятной быстротой перестроился и отступил с поразительной выдержкой, свойственной армиям совсем другого тактического уровня. Императорские войска понесли значительные потери, причем в обстоятельствах, с какими не приходится сталкиваться европейским солдатам, а именно из-за невероятной меткости стрельбы, особенно при отступлении, что характерно для всех кавказских наездников от Черкесии до владений лезгинцев.
Из свидетельств Ван-Галена становится гораздо яснее, чем из воспоминаний русских военных и Ермолова в том числе, насколько нелегко давались победы над горцами.
В конце концов отряды Сурхай-хана были разбиты и рассеяны.
Ермолов по своему обыкновению издал звонкий “римский приказ”: “Еще наказуя противных, надлежало, храбрые воины, вознести знамена наши на вершины Кавказа и войти с победою в ханство Казыкумыков. Сильный мужеством вашим, я дал вам это приказание, и вы неприятеля в числе превосходного в местах и окопах твердых упорно защищавшегося, ужасным поражением наказали. Бежит коварный Сурхай-хан, и владения его вступили в подданство великому нашему Государю. Нет противящихся вам народов в Дагестане”.
Аслан-хан Кюринский получил разрешение присоединить к своему небольшому ханству весь Казикумух и стал, таким образом, владетелем обширной территории.
Поражение Сурхай-хана означало и крушение наиболее значительного из дагестанских владетелей Мустафы-хана Ширванского, который до поры пытался сохранять нейтралитет, демонстрируя лояльность по отношению к российским властям и в то же время не порывая связей с мятежными ханами.
24 сентября 1820 года Алексей Петрович отправил рапорт императору:
С давнего времени, видя изменническое поведение генерал-лейтенанта Мустафы, Хана Ширванского, искал я случая изобличить его; наконец, схваченный один из приближенных ему людей, знающий тайны его, открыл мне все его злодейства. В то самое время, как Мустафа дал тайное убежище в своем ханстве изгнанному из Казикумыка Сурхай-хану и проводил его в Персию, он мне не переставал писать уверения в приверженности и усердии. На лживые письма я отвечал быстрым вступлением войск в ханство, и изменник бежал в Персию, где заблаговременно приуготовил себе пристанище.
Ширванская область поступила в управление Российское, жители изъявляют чистосердечную радость, и Вашему Императорскому Величеству будут подданными верными.
Таким образом в течение одного года поступили в управление два ханства, без малейших с нашей стороны пожертвований, и даже без самых беспокойств уничтожена власть ханов, не приличествующая славному царствованию Вашего императорского Величества, и я, имея в предмете полезную цель единоначалия, почитаю происшествия сии и потому достойными внимания, что оба ханства приносят не менее миллиона рублей ассигнациями дохода, который при учреждении порядка, легко возрасти может.
Правда, одновременно с ликвидацией трех сильных ханств – Шекинского, Казакумухского и Ширванского, – появилось большое ханство, возглавленное Аслан-ханом, но этот владетель был фигурой весьма нетривиальной.
Ван-Гален рассказывает, что он “несмотря на свои религиозные верования ‹…› носил на груди крест Святого Владимира, второй по значению русский военный орден, полученный за многочисленные услуги, оказанные Российской империи ‹…›. Аслан-хан уже возил с собой роскошный экземпляр Библии ‹…›; благодаря этому начальному шагу к обращению, то ли искреннему, то ли притворному, русские власти относились к нему с удвоенной благосклонностью”.
Исходя из общестратегических соображений, проконсул решил сохранить объединенное Кюринское и Казикумухское ханство под властью преданного хана, готового поставлять первоклассную конницу.
(Забегая вперед, надо сказать, что истинная позиция Аслан-хана была отнюдь не столь пророссийской. Во всяком случае, именно в его владениях, в Кюринском ханстве, на исходе правления Ермолова, зарождающийся мюридизм получил надежную опору. И одним из его адептов был близкий к Аслан-хану шейх Джамал ад-Дин, имеющий связи в Персии.)
В это время, возможно под влиянием похода на Казикумух и участия в нем мусульманской конницы, у Алексея Петровича появилась идея, которой еще недавно быть не могло.
5 сентября 1820 года он писал Петру Андреевичу Кикину, своему старинному и близкому другу, отношения с которым были просты и бескорыстны: “Что сказать о себе? К вам (в Петербург. – Я. Г.) не попадешь никаким образом, здесь дело одно за другим и свободной нет минуты. В течение года времени у меня большие перемены, которых польза была бы еще ощутительнее, если бы не помешал бунт в Имеретии (который давно, однако ж, кончился) и Гурии. Должен сказать с прискорбием, что между христианами правительство имеет злейших врагов и что мусульмане, не взирая на различие веры, криво истолковываемой невежественным духовенством, в короткое время будут вернейшими и послушными подданными. Теперь уже многие служат вместе с войсками нашими, а христиане проливали нашу кровь в бунтах против правительства с ужаснейшим ожесточением”.
В этом же письме есть пассаж, который противоречит рапорту относительно бегства Мустафы-хана: “Не всегда употребляя средства самые строгие, но не пропуская вины без наказания, обуздываю я здешние народы, и часто преступники сами себе выносят приговор. Так теперь бежал генерал-лейтенант Мустафа- хан ширванский, чувствуя вину свою и зная, что не умедлится взыскание. Давно он мошенничал, но я занят был другими делами и лишь только сделался свободнее, он рассудил за благо не ожидать вразумительного поучения пушек”.
Стало быть, не было экспедиции в Ширванское ханство, о которой Алексей Петрович рапортовал императору. Мустафа-хан предупредил действия Ермолова.
Через два года прекратилось существование последнего из крупных ханств, чьи владетели оказались под подозрением или просто были лишними в том раскладе, который проконсул считал идеальным.
Речь идет о Карабахском ханстве.
В 1819 году Ермолов, чрезвычайно довольный службой Мадатова, живущего на свое армейское жалование, задумал наградить его землями в Карабахе. Карабахский хан, не желая перечить главнокомандующему, предложил вернуть Мадатову земли, которые, как он, Мехти-хан, утверждал, некогда принадлежали предкам Мадатова. После нескольких отказов из Петербурга, разрешение – под сильным давлением Ермолова, – было получено. У Мадатова появились все шансы стать реальным правителем Карабаха.
На что Ермолов и рассчитывал. Получив очередной отказ, Алексей Петрович писал Закревскому: “Жаль, что ему отказывают, а то бы много мне способствовало проложить путь к бегству последнему мерзавцу хану, каковых, сколько возможно скорее, надобно избавиться”.
Укоренив Мадатова в Карабахе в качестве крупного землевладельца, Ермолов убивал двух зайцев – награждал хорошего офицера и создавал предпосылки для изгнания хана.
Мы не знаем, что произошло на самом деле в этом богатом ханстве, но 14 ноября 1822 года Ермолов отправил рапорт императору Александру:
Возникшие неудовольствия жителей Карабагского ханства на управляющего оным генерал-майора Мехти-хана, паче поборы любимцев его, коим, сам будучи об управлении крайне нерадеюшим, вверял он большую власть, устрашив его ответственностию перед Правительством, решили на побег в Персию, где, как замечено прежде частными в тайне сношениями, приуготовлял он себе благосклонный прием. Главнейшая боязнь его, как легко догадаться возможно, состояла в том, что жители ханства, получив от щедрот Вашего Императорского Величества прошение за несколько лет знатного числа недоимок, милостию сею не воспользовались, ибо расточительный хан не представлял дани в казну, но с жителей собирал подать.
