— Я знаю, что рано, а все же…
Курчатов почесывает бороду:
— Мне самому не терпится. Ладно. Давай. Поднять стержни, — командует он.
Гуляев нажимает кнопку управления, поднимая предохранительные стержни. Громкоговорители отщелкивают редкие удары. Вяло вспыхивают и гаснут неоновые лампы.
— Маловато… — Гуляев разочарованно смотрит на счетчики. — Что-то не того.
Перо самописца еще немного ползет вверх и переходит на горизонтальную линию.
— Почему нет нейтронов? — спрашивает Гуляев.
— А может, опять где-нибудь грязь? — говорит Федя.
— У тебя одна надежда на грязь. Тысячу раз проверили. Самые чистые блоки отбирали. — Гуляев потирает щеку, оставляя черноту графита на и без того уже измазанной физиономии.
Не обращая на них внимания, Курчатов разглядывает графики.
— Прекрасно, идем дальше, — решает он.
Гуляев молча опускает стержни. Смолкают громкоговорители, гаснут лампы. Федя и Гуляев недоверчиво следят за Курчатовым, но он, не отвечая, уходит.
Белые стены котлована почернели. Пыль, как сажа, покрывает пол, который стал скользким, люди в халатах, в защитных очках ступают осторожно. Лица их тоже черны, блестят лишь зубы и белки глаз.
Черная громада реактора растет.
Кладка идет уже на лесах.
На пульте Гуляев обводит кружком цифру 60. Осторожно, рывками, Курчатов сам поднимает предохранительные стержни. Дробь в громкоговорителях нарастает. Учащенно вспыхивают неоновые лампы.
Курчатов неотрывно следит за круглым пятнышком — зайчиком гальванометра. Кажется, что вот-вот зайчик дрогнет, двинется. Но идут минуты, зайчик остается на месте. И частота щелчков больше не увеличивается.
Волнение людей спадает. Наваливается разочарование, усталость.
Курчатов опускает стержни. Лампы гаснут.
Курчатов, Гуляев, Федя садятся за графики, проверяя расчеты.
Пользуясь перерывом, люди дремлют, некоторые от усталости засыпают тут же на стульях.
— Реакция может вот-вот начаться, — бормочет Курчатов, работая линейкой и нанося на график последние точки. — Ну, что у тебя, Федя?
Кривая, которую вычерчивает Федя, пересекается с линией графика на уровне шестьдесят второго слоя.
— Еще бы сантиметров на десять поднять стержень.
Курчатов молча разглядывает график.
— Кто его знает, может, десять, а может, двадцать, — нервничает Гуляев.
Раздается чей-то могучий всхрап. Гуляев вздрагивает.
— Фу, черт.
— Это Павлов храпит, — смеется Курчатов, — а ты думал, начался разгон реактора…
— Хуже нет работать вслепую.
Все ждут от Курчатова ответа. Он должен знать. Он должен принять решение. В эту минуту никто не думает — откуда ему знать.
Помедлив, Курчатов подытоживает:
— Будем пробовать при шестидесяти двух слоях!
— А ведь может и фукнуть! — мрачно заявляет Гуляев.
— Не должно! — Федя задумывается. — А впрочем… Ну и хай поднимется… — Гуляев вздыхает.
— Тебя это уже не будет касаться, — утешает его Курчатов.
— Обидно что? Что не узнаем, в чем была ошибка.
— Кроме того, он может расплавиться, — меланхолично отмечает Федя. — Управлять мы еще не умеем. Как-никак это первый реактор. Бог знает, чтo мы рожаем — беспомощное дите или дракона…
— Понесло.
Но Курчатов слушает Федю с удовольствием.
— А что, в каком-то высшем смысле он прав? А? — поддразнивает он Гуляева.
Идет кладка следующего слоя.
Часы показывают час ночи.
Павлов, что стоит наверху, подстраховывая аварийный сброс стержней, жалуется:
— Неужели Новый год будем тут встречать?
Гуляев обводит кружком цифру 62.
— Начинаем?
Курчатов оглядывает помещение.
— Выйдите, Федя.
— Игорь Васильевич, ни за что. Теоретики тоже люди.
Курчатов, пожав плечами, нажимает кнопку. Медленно поднимаются стержни. Дробь усиливается, неоновые вспышки учащаются. Перо самописца идет вверх. Гуляев и Федя сияют, но тут Гуляев подталкивают Федю локтем, они видят, как Курчатов напряженно вслушивается.
— Что-то учуял, — говорит Гуляев.
— Где?
— Не знаю.
Перо самописца замирает и переходит на горизонтальную линию. Щелчки обретают определенный ритм.
— Стоп! — командует Курчатов.
Гуляев опускает стержни. Становится темно и тихо.
— Реакция не самоподдерживающаяся, — произносит Курчатов.
На него смотрят с надеждой. В эти решающие минуты все доверились ему, они хотят видеть в нем всезнающего, всеведущего. Они убеждены, что он догадается, чтo происходит в реакторе.
— Может, отложим?.. — нерешительно предлагает Федя. — Соснем?
Курчатов встряхивается, встает, расправляя плечи.
— Неужели вы могли бы уснуть, Федя?.. Я — нет. — Азарт охватывает его, он снова свеж, бодр, полон вызова. — Мы кто? Мы солдаты. А солдаты себя не должны… Что?
— Жалеть! — отвечают все хором.
— Верно. Отдохнем и поднимем еще. Это вам не теория, а техника, со всеми последствиями, — подмигивает он своим помощникам.
Часы показывают пять.
В дверях Таня, за ней теснятся еще несколько сотрудников.
— Игорь Васильевич… разрешите нам присутствовать… Мы поможем.
— Нет, спасибо, — холодно отказывает Курчатов, — я сказал: всем удалиться.
Таня вспыхивает от возмущения:
— Господи, одни герои вокруг, ни одного нормального человека! Скоро у них над головами нимбы появятся!.. — Она в сердцах хлопает дверью.
Раздаются краткие команды Курчатова:
— Чуть выше… Еще… Еще…
Щелкают громкоговорители. Поднимаются стержни. Реакция нарастает. Курчатов следит за пером самописца, щелчки убыстряются.
Федя, не выдержав, отворачивается от приборов.
— Еще немного, — командует Курчатов.
И вдруг репродуктор захлебывается пулеметной дробью, дробь переходит в слитный сплошной вой. Линия самописца безостановочно ползет вверх. Неоновые вспышки сливаются в ало-желтое сияние. И хотя все понимают, чтo произошло, секунду-другую еще слушают, не решаясь поверить, смотрят на Курчатова. Зайчик гальванометра отклоняется все быстрее и быстрее.
