— Ле-на-а-а! Ползи сюда! — кричит один из них.
Две девушки на берегу собирают портфели.
— Если бы не зачет, мужики… Полного счастья не бывает.
— Не ной… Не порти картины.
— Поставят трояк.
— Ну и что, тройка — это удовлетворительно. Понимаешь — государство удовлетворено. А мне главное — удовлетворить государство. Пятерка — это для себя. Это эгоизм.
Внизу речная волна колышет траву, лодки. Слепящее солнце дробится на воде. Курчатов закрывает глаза, и желтые круги несутся, сталкиваются, разлетаются осколками, напоминая фотографии, снятые в ионизационных камерах.
Девушка режет толсто хлеб, накладывает по кусочку колбасы, раздает ребятам, подумав, безмолвно показывает на сидящего рядом с ними этого странного бородача, который, как ей кажется, из деликатности отвернулся.
— Феликс…
Феликс с набитым ртом мычит, протягивая Курчатову бутерброд.
— Угощайтесь, папаша.
Курчатов оборачивается, досадливо отмахивается:
— Спасибо, не хочу.
— Да вы не стесняйтесь.
— Ладно, не приставай, — говорит Лена.
— Сачки вы, — неожиданно сердито определяет Курчатов.
На него смотрят удивленно и заинтересованно.
— Однако, жаргон у вас, папаша, — усмехается Феликс. — Вы, очевидно, лицо духовное, а выражаетесь…
Этого «духовного лица» Курчатов никак не ожидал. Но в то же время он сразу соображает, в чем дело: церковь, он тут же сидит, опершись на палку, с бородой, столь редкой тогда…
— Витя, нас обидели. Ты, можно сказать, мучаешься, изучая на себе солнечную радиацию…
— И космические ливни, — гудит Витя.
— Между прочим, это не молебен служить. Если вы служитель культа, вы должны радоваться.
— Чему?
— Тому, что физика благодаря нам развивается медленно.
— А что если действительно податься в астрофизику? — мечтательно рассуждает третий.
— Не перспективно, — говорит Феликс, — сейчас решать будут ядерщики. Все условия. Оборудование, оклады, звания…
— Это за что же? — любопытствует Курчатов.
О нем уже забыли, и опять вопрос его удивляет.
— О господи, темнота наша, — вздыхает Феликс. — Про бомбу вы слыхали? Так вот, мы делаем бомбу.
— Вы?
— Конечно, мы, кому еще… У нас дипломный проект.
Слабая улыбка освещает лицо Курчатова.
— Не верите… — снисходительно говорит Феликс и начинает «травить»: — Лена, у тебя с собой опытный образец?
Лена отрывается от конспекта:
— Ребята, а кто знает, на что расщепляется уран?
— На барий… — вспоминает Вася.
— А еще?
Они неприятно озадачены, листают тетрадки, ищут, бормочут, повторяя.
— Слыхали, у Бора сейчас конгресс по слабым взаимодействиям… — мечтательно говорит кто-то.
— То у Бора…
— А у нас? — спрашивает Курчатов.
— А что у нас? — Феликс потягивается, делает несколько приседаний. — У нас пока антракт. Вся надежда на нас.
— Ну, не вся… — примирительно гудит Витя.
— Ну кто еще? Старики, конечно, еще трепыхаются, а весь цвет-то где?
— А перед войной, помните? Как Флёров и Петержак рванули! А?
— А Александров? — напоминает Лена. — А Алихановы? Это же первоклассные работы были!
Они загораются, щеголяя друг перед другом своими знаниями, оказывается, что они действительно кое-что знают, читали.
— А Курчатов, Курчатов! По сегнетоэлектрикам, по циклотронам…
— А Харитон… Изотов. Да, были люди…
— Может, живы… — сомневается Вася.
— Эти мужики могли бы соответствовать. Они тянули.
Донесся колокольный звон с церкви. Все примолкли, слушают, погрустнев.
— А может… — говорит Вася. — Кто-то же делает бомбу.
Лена хозяйственно свертывает остатки продуктов.
— Все равно мы обгоним американцев.
— Это почему же? — интересуется Курчатов.
Феликс пренебрежительно фыркает.
— Настоящие физики, отец, всегда против невежества и реакции. Еще со времен Галилея, когда ваша церковь мучила его.
— Между прочим, не наша, — поправляет Курчатов, — но неважно.
— Сейчас все зависит от физиков, вся судьба человечества.
— Почему же не от химиков, не от врачей? — говорит Курчатов.
— Да, Феликс, ты тут подзагнул! — басит Вася.
— Нисколько!..
Тем временем поверху к ним подъезжает ЗИС-101. Резко тормозит. Из машины выскакивает Переверзев.
— Игорь Васильевич! — кричит он.
Курчатов, который внимательно слушал Феликса, неохотно поднимает голову, кивая: сейчас, мол. Феликс умолкает.
— Давай, давай… — приглашает Курчатов, но Феликс уже настороженно замкнулся.
— Неважно… это так… — бормочет он.
Курчатов надевает накинутый на плечи пиджак. Прощально оглядывает высокое небо, речную даль и этих ребят.
— Между прочим, кроме бария, — говорит он, — получается еще криптон, это очень просто. Атомный номер урана девяносто два. Бария — пятьдесят шесть. Значит, остается тридцать шесть. Верно? Это и есть криптон. Ну, счастливо…
И уходит к машине. Лихо развернувшись, она взлетает по косогору…
— …Пятьдесят два… Пятьдесят один… — ровно и бесстрастно звучит команда отсчета.
Парусники скользят по бухте мимо Инкермана, Константиновского равелина. Бьется волна о теплые щербатые камни Приморского бульвара тех дореволюционных времен, когда Курчатов, гимназистом, наезжал с отцом в Севастополь. Прыгают в воду мальчишки и тут же карабкаются обратно по каменной кладке, блестя коричневыми телами. А по бульвару шагает военный духовой оркестр, и повсюду сверкает море — детская мечта Курчатова, извечная его мечта.
— …Сорок восемь… Сорок семь…
Красное знамя развевается над головами красноармейцев. Впереди командир с шашкой, перепоясанный ремнями, за ним кавалеристы с карабинами в будённовских шлемах. Горнист поднимает
