— Значит, много поймали, — несколько опечаленная тем, что наш сюрприз потеряет силу, заметила Маша. — А вдруг они забродили аршинную стерлядь?!
— Вполне возможно, — согласился Алексей Максимович. — Более, впрочем, вероятно, что они поймали белугу или сома пудов на пять весом. Такие экземпляры попадаются в бредень довольно часто. Самое заурядное явление!
Мы подбросили в костер дров. Огонь весело запылал и осветил шествие. Ребята приближались медленно. Впереди Абзац и Батёк несли намотанный на клячи мокрый бредень: за ними появились на свету Вася Шихобалов и Стенька с той улицы.
— А Козан где же?
— Он рыбу тащит.
— Бедный парень! Ему и на сей раз достался тяжелый крест, — вздохнул Алексей Максимович.
Маша, добрая душа, кинулась помочь товарищу и со смехом захлопала в ладоши.
Козан приближался к огню, сгибаясь под тяжестью наших любопытных взоров. В руке Козана на кукане висел небольшой лещик и несколько ершей.
— Цыганка, чисти на уху! — сумрачно сказал Козан.
— Ха-ха-ха! На уху!.. Вашей рыбы и наш кот есть не захочет…
Кот презрительно отвернулся, когда ему дали понюхать ершей, и, подойдя к сервированному для чая столу, начал трогать лапкой сверток с колбасой.
— Не прав ли был Алексей Максимович? — воскликнул я льстиво. — Глубоко прав, говоря, что в такой ветер рыбу ловить бреднем безнадежное дело.
— Почему? Улов вполне приличный… Удочкой, конечно, было бы надежней… я предупреждал, — говорил Алексей Максимович.
— Пока вы бродили, они тут наловили в десять раз больше… и каких стерлядей! — похвасталась Маша.
— А на что ловили?
— На золотую рыбку!.. Уха готова.
— Надо прибавить нашу рыбу. От ершей уха вкуснее, — посоветовал Козан. — Даром, что ли, я рыбу тащил?
— Вот еще! Стерляжью уху ершами портить!
— Господа, пожалуйте к столу кушать! — пригласила Маша.
Глава седьмая
Сняв котелок с огня, мы вылили (вернее, вывалили) из него уху: от ухи поднялся дух, которому нет равного на свете. Только один кот остался к нему совершенно равнодушен. Остальные не заставили себя долго просить.
Веселый пир начался. Описать его в подробностях нет никакой возможности. Скажу лишь кратко, что первый тост был провозглашен Пешковым за виновника торжества — Петьку Батька… Тост Пешкова, точнее застольная речь запомнилась нам всем надолго, а мне на всю жизнь. Я помню ее от слова до слова и через половину столетия. Алексей Максимович в этой речи, как говорилось тогда в газетных отчетах, «превзошел самого себя». Он превознес Батька до небес.
— …Наш почтенный юбиляр победил все соблазны, — говорил Пешков. — Ему улыбалась карьера знаменитого артиста, оперного певца или, в крайнем случае, певца архиерейского хора, где, к сожалению, не пляшут вприсядку, хотя тоже одеваются в кафтаны с золотым шитьем, что стоит бархатной безрукавки и сапожков с медными подковками. Не соблазнила Батька и далекая заморская страна, где Батёк чертовски разбогател и очень скоро стал богаче даже самарского миллионера, здесь представляемого молодым отпрыском этой знаменитой фамилии — Васей Шихобаловым, известным — гм, кха — своим пристрастием к золотым рыбкам. Батёк презрел и богатство. Его тянула к себе Россия. Он вспоминал на берегах Миссисипи, ничтожного притока Волги, товарищей, которые без него и без котелка пустились в опасное кругосветное плавание Батёк поплакал, уложил в чемоданчик миллион серебряных монет, величиной в чайное блюдо каждая надел котелок и пошел с чемоданчиком в гавань…
Ребята, увлеченные ухой, слушали речь Пешкова в пол-уха. Лишь один Батёк иногда не доносил ложку до рта, застывая от изумления: откуда что берется? Печальную и смешную историю о том, как Батёк на самом деле однажды собрался бежать в заморские страны, но держал от товарищей в строгом секрете. Алексей Максимович ее узнал от Травкина, а от Пешкова — я.
Однажды Батёк на самом деле ночью прямо из трактира в полном параде прибежал на пристань и забрался на отходящий вверх по Волге пароход. На мальчика в странном наряде, конечно, обратили внимание, капитан парохода сдал Батька на пристани в Ставрополе «сержанту водяной коммуникации», попросту речному городовому, тот свел его в полицию, и наутро мальчишку отвезли назад в Самару и вернули в хор.
На лице Батька, когда он слушал Пешкова, одно выражение молниеносно сменялось другим. Сам артист по натуре, он не перебивал оратора, а поглядывал искоса на друзей — верят ли они небылице — и опять смотрел Алексею Максимовичу в рот, восхищенный его искусством сплетать былое с небылым. Я разделял с Батьком его восхищение. Уже тогда в таланте Пешкова меня пленяло его уменье превращать факты в сказку и наоборот: из небылицы делать быль…
Алексей Максимович продолжал:
— Уже Батёк готов был, сделав сальто-мортале, ступить на палубу корабля в гавани. Но тут на него напали команчи. Все свое богатство Батёк потерял в битве с дикими команчами. Воинственные, жестокие команчи напали на «бледнолицего», то есть на Батька, именно в тот момент, когда он уже готовился ступить на широкую палубу большого парохода, чтобы вернуться к нам прямым рейсом в Самару, без пересадки. Все потеряв в этом кровавом сражении, Батёк не утратил лишь чувства любви к отечеству. Подобно блудному сыну, Батёк вернулся к нам голодный, оборванный, босой, с ногами, разбитыми в кровь, но с котелком на голове по самой новой моде. Если бы не он, то у нас не было бы и этого великолепного пира…
— Ребята! Оставьте старикам хоть по хвостику рыбки, — прервала речь оратора Маша.
— Старики — это мы с тобой, — сказал мне Пешков.
Все в великом смущении положили свои ложки на стол. Великолепную речь Пешкова сопровождала не менее чудесная музыка: стук ложек и звуки, обычно сопровождающие еду, — чавканье, проглатывание и хруст хрящей на зубах. Ну, да вы сами знаете, что такое стерляжья уха у костра на Волге!
Пешков умолк, несколько обиженный, что его прервали, и потупился. Из-под его усов зазмеилась веселая усмешка. Он покосил в мою сторону глазами и почти подмигнул. Следуя за его взором, я только тут увидел, что перед его (фигурально выражаясь) прибором праздно лежала не одна ложка, а две, вложенные одна в другую так, что сразу и не приметить. Лукавая Клоунада осталась верна себе…
Вы, конечно, не забыли, что ложек мы купили счетом девять. На долю Пешкова пришлась и та, что назначалась первоначально для воинственного и жестокого вождя команчей.
Кроме Батька и меня, следил за речью Алексея Максимовича еще кот. Он все время слушал внимательно и только порой отряхивал с ушей некоторые слова, когда оратор хватал через край, хваля юбиляра.
Возмущенный нетактичностью Клоунады, прервавшей речь оратора на самом интересном месте, кот поднялся с места и, брезгливо отмахиваясь, отошел от пиршественного стола.
Настала долгая тишина, за которой по правилах выработанным тысячелетиями истории человечества должен был грянуть гром рукоплесканий в честь юбиляра, награждающий вместе с тем и оратора.
