Глава восемнадцатая
Лекция моя продолжалась не более получаса, но успела навеять, как и предсказал Пешков, порядочную скуку. Несколько меня утешил Евстигней. Он, взвесив в уме последствия открытия нефти в Самарской Луке, глубокомысленно сказал:
— Керосин будет дешевый, стекол не напасешься… Из нашей команды лишь один Стенька задал мне вопрос очень существенный:
— А откуда под землей нефть взялась?
— А это я тебе одному расскажу дорогой.
Собрались в путь. Ребята не забыли моего предложения воздвигнуть пирамиду в знак нашего пребывания на перевале. Они скоро убедились, что величественные пирамиды требуют очень много материала и времени для своего сооружения… Евстигней уже запряг кобылку. Когда мы покинули свою стоянку (Алексей Максимович предложил ее назвать «Алтарь Аполлона»), то маленькую кучку сложенных в пирамиду камней нельзя было заметить и с небольшого расстояния.
Чтобы развеять скуку, я напомнил Васе о золотых рыбках:
— Вася, посмотри в лодку. Кажется, банка там танцевала с котелком…
Шихобалов, явно испуганный за целость «бойкой» банки, кинулся к лодке. И прочие заглянули туда с любопытством. И что же: банка, устав от пляски на ухабах, действительно лежала в сладкой истоме на боку, рядом с котелком, привалясь к нему плечом. Чайник скромно стоял в сторонке, уткнувши носик в борт.
Вася схватил банку и подверг ее тщательному осмотру.
Банка оказалась целой. Вася не обнаружил даже трещинки, только у нескольких рыбок отломились от тряски хвосты. Банку укрыли в мягкое, так, чтобы она опять не вывернулась.
Находки, включая позвонок ихтиозавра, погрузили в лодку. Евстигней ворчал: лошади, мол, и так тяжело, а камни возить он не рядился.
— Да ведь «под гору вскачь»? — заметил Абзац.
— Это у вас где-нибудь, а у нас на горах и в гору плачь и под гору плачь. Под гору-то лошади, чай, еще труднее.
Чтобы подкрепить свои слова, Евстигней затормозил правое заднее колесо, крепко привязав его веревкой к дрожине, чтобы оно не вращалось.
— Алексей, скажи, — обратился я к Пешкову, — почему он затормозил правое, а не левое колесо?
— Узнать? Узнать нетрудно. Стоит только спросить… Евстигней Петрович, почему ты затормозил правое колесо, а не левое?
— Чудак-человек, — удивился мужик, — как же можно левое? Гора-то ведь справа, дорога-то по косо- гору. Затормози я левое — дроги задком станут под гору забегать. А так у нас пойдет вроде конно-железной дороги, как по рельсам! Ну-ка, красавица, покажи господам, как у нас…
Стенька и я от всех отстали, и я ждал, что он мне скажет.
— Правду говорят, что нефть — чертова кровь? — тихонько спросил Стенька, чтобы товарищи не услыхали.
Я кратко, по Менделееву, объяснил ему происхождение нефти и спросил:
— Откуда у тебя взялась про нефть такая чепуха?
— А мне бабушка сказала. Ведь я на той-то улице у бабушки живу. Мать моя в людях — мне с ней жить негде…
— С чего же бабушка-то про нефть взяла такое?
— А это ей монашки наговорили. Бабка у меня богатая, к ней монашки ходят. Она смерти ждет да грехи замаливает. Она страсть какая грешная. «Где, — говорит, — грешила, там и помру, а больше грешить не стану. А нефть — чертова кровь. Керосин жечь в лампах — грех. А надо жить при лампадке и жечь в ней настоящее деревянное масло».
— А ты в школу ходишь?
— Как же. В городское трехклассное. Мать у бабки в ногах валялась, чтобы меня учить, уверила ее, что в трехклассном только божественному учат, ну бабка мне на зиму сапоги дает, валенки в школу ходить.
— Да как же ты уроки-то учишь?
— Очень просто. Лампадка у нее неугасимая. Я встану на табуретку к иконам, к свету поближе, да и давай вслух, как дьячок, бормотать: «Чтобы разделить дробь на дробь, надо зна-ме-на-тель вто-рой по- мно-жить на числи-тель пер-вой, а числитель второй на знаменатель пер-вой и первое про-из-ве-дение раз-де-лить на вто-ро-е».
— А бабка?
— Вздыхает, плачет, крестится.
— Ты ей скажи про нефть.
— Ну да, «скажи»! Она узнает, что около Самары полно нефти, со страху помрет…
Дорога привела нас на берег Волги выше села Переволока. Перед спуском к реке Евстигней снял тормоз с колеса, забрался в лодку и погнал кобылку. Он торопился, боясь, чтобы переволокские не увидали: Евстигней лодку «не по-людски» везет из Усы в Волгу.
Мы бежали, едва поспевая за колесницей. В лодке все гремело. Маскотт отчаянно кричал, впившись когтями в борт.
На краю овражного обрыва, высоко над нами, появились переволокские ребятишки. Они кричали, свистели и кидали нам вслед камни, но камни не долетали…
Ссунув лодку в воду, Евстигней, сердитый и молчаливый, стал с нами прощаться, протянув Алексею Максимовичу руку.
— А полтинник сдачи? — напомнила Маша.
— Мелочи нет, — буркнул Евстигней.
— Что вы на это скажете, господин министр финансов, Сергей Витте? — обратился ко мне Алексей Максимович.
Мужик ожидал моего ответа с видимым интересом. В те времена Витте вводил в России «винную монополию», имя его стало известно всем крестьянам.
— Что же я могу ответить… Пусть Евстигней Петрович на этот полтинник выпьет за наше здоровье.
— Вот это мило, это я могу похвалить.
— Мы вам даем не на водку, а на чай, — поправила меня Маша.
— На чай? Ну, Евстигней, качай! Садитесь в лодочку, а мы пойдем пить водочку.
Евстигней тронул кобылку в гору, еще раз пожелав нам счастливого пути. Когда он отъехал, я сказал:
— Я слагаю с себя обязанности министра финансов. Вручаю тебе, Алексей, свободную наличность: сорок восемь копеек серебром. Ты сам прекрасный финансист…
— Отставка принимается! — согласился Алексей Максимович. — Маша, бери котелок, пойдем со мною реализовать свободную наличность.
Маша вынула из-за пазухи аккуратный мешочек, застегнутый кнопкой, — в нем она берегла свою колоду карт.
— Пойдем, Маша. А вы тут, пока мы ходим, вскипятите чайник. Тут костры раскладывать не возбраняется.
