приговаривал: «Да что ты о себе так высоко понимаешь! Да я тебя!»
— Уха готова, — возгласила Маша, — пожалуйте кушать.
— И окаменелости тоже.
Пешков снизал баранки с прута на газету; от них упоительно повеяло ароматом свежеиспеченных булок.
— Вы мне, Маша, налейте в кружку — я привык уху хлебать с лимоном… В трактире Тестова в Москве купцы всегда едят уху с лимоном.
Ребята, хрустая горячие баранки, с аппетитом хлебали из котелка сладкий жидкий чай. Похвалил уху и я, приправляя ее вприкуску леденцами из своего пайка.
— Удивительно вкусная рыба… Нежней форели — так и тает во рту, а главное — совершенно без костей… И уха куда вкуснее, чем из стерлядей.
— Гораздо вкуснее! — вздохнув, согласился со мной Батёк, вспомнив про свой минувший юбилей.
— Котелок пуст. Установим твердо этот грустный факт, — заговорил Пешков. — Теперь, когда мы — гм, кха — насытились и, я вижу, все повеселели, настал наконец самый торжественный и желанный момент.
Пешков откашлялся и продолжал:
— Наша экспедиция также близится к развязке и, замечу…
— В скобках, — вставил Абзац.
— Именно: «в скобках» — к развязке счастливой.
Надо раскрыть все скобки и привести все к одному знаменателю. Продовольственный вопрос мы разрешили блестяще: у нас ровно ничего не осталось.
— А кот что-то жрет, — проворчал Козан.
— Ах, я ему отдала кишки от золотых рыбок.
— Не будем завидовать коту — он пользуется исключительным вниманием Маши… Продолжаю. Прошу не отвлекаться. Итак, все потребное мы потребили, даже баранки. Все ели да похваливали, хотя вслух никто не выразил восхищения мастерством булочника…
— Очень вкусные баранки. Я бы еще съел штук пять, — сказал Абзац.
— Ты прямо волшебник, Алексей, — похвалил баранки и я.
— Поздно, сударь. Поздняя благодарность нетактична и только подчеркивает нарушение хорошего тона. Что делать, я уж так привык к тому, что за благодеяние, оказанное людям, — одна награда: черная неблагодарность! Что у нас осталось из окаменелостей? Чертовы пальцы, какие-то устрицы, позвонок ихтиозавра… Посмотрим, как вы, любитель плезиозавров и прочей допотопной дичи, сварите нам суп из своих окаменелостей. Мы-то не забудем вас поблагодарить… Перехожу к финансам. И тут мы пришли к концу операций с блестящим результатом: свободной наличности — семь копеек. Вот они — гривна и два семишника.
— Ах, зачем вы показываете, мы вам вполне доверяем.
— Спасибо, Маша. Эти семь копеек мы заложим в фонд наших будущих предприятий. Поблагодарим нашего бывшего министра финансов. Прошу аплодировать.
Мне вяло похлопали.
Алексей Максимович расправил плечи и продолжал внушительно:
— Нам остается, раньше чем пускаться дальше, определить счастливейшего из нас.
— Я всех счастливей! — воскликнула Маша.
— Не сомневаюсь. Но полагаю, что ты не требуешь, чтобы на основании твоего голословного заявления именно тебе вручили трофей нашей экспедиции.
— Мне банки не надо.
— И я этому готов поверить. Мы должны вручить ее именно тому, кому она доставит блистательное чувство блаженства… Кому же?
— Нам тоже банки не надо. Все равно разобьешь.
— Не надо!
— На счастливого!
— Не надо!
— Единодушия нет, а наш бывший министр финансов глаз не спускает с банки.
— Ближе к делу, Алексей.
— Превосходно. Разрешите это дело передать в комиссию.
— Значит, дело откладывается в долгий ящик! — съехидничал Абзац.
— Минуточку!.. Нет, все сейчас и решится. Маша, Сергей, прошу вас отойти со мной в сторону. Всего одну минуту терпения.
Мы втроем отошли от костра.
— Банку надо отдать Васе. Только без мошенства! — решительно заявила Маша. — Он самый бедный.
— Принято. Дальше…
— Без всякого мошенства! Вы, Алексей Максимович, будете тянуть — вам все верят. И будете спрашивать: «Кому?», а дядя Сережа отвечать.
— Принято. Идемте.
Судьба чудесной банки (теперь, увы, пустой) была в верных руках. Я угадал замысел Маши: она решила, когда я назову имя Васи, подсунуть Алексею Максимовичу счастливый жребий. Надо ее немного подразнить.
Возвратись, мы увидели, что все наши спутники сидели вокруг банки. Каждый из них хотел, чтобы банка была к нему картинкой, и так ее и повертывал, поэтому предмет общих вожделений и символ счастья — пустая банка непрерывно вращалась.
В костер подбросили дров, чтобы все было ясно. Костер разгорелся, ярко осветив нас.
— Только не на картах гадать, — тревожно заговорил Вася.
— И не собираюсь! — сердито ответила Маша, обиженная тем, что ей не доверяют.
Она размотала с иголки на груди черную нитку и разорвала ее на восемь равных кусков; на одном из них посредине завязала узелок. Все восемь обрывков Маша предъявила каждому, и каждый мог убедиться на ощупь, что только на одном из обрывков завязан узелок счастья.
— Прошу вас, — обратилась Маша к Алексею Максимовичу, вытянув руку.
Тоненький пучок ниток она держала в щепоти. Всем ясно, что наша гадалка ничего не могла ни убавить, ни прибавить. А на черной нитке даже самый зоркий из нас и днем не заметил бы узелка.
— Кому? — спросил Пешков, вытянув черную нитку из пучка в руке Маши.
— Абзацу! — торжественно провозгласил я. Алексей Максимович передал нитку Абзацу, и тот,
протянув ее между пальцами, убедился, что она без узелка.
— Кому?
— Козану!.. Пустая.
Я не спешил называть имена и медлил, как бы раздумывая над превратностями судьбы.
— Кому?
— Алексею Максимовичу… Разумеется, пустая.
— Мне! — взволнованно воскликнул я. Пешков протянул мне нитку.
— Пустая.
— Чего тянете, скорее! — крикнул Стенька с той улицы.
