Что такое теория значения?

адекватное объяснение дедуктивного вывода должно признавать возможность установления истинности предложения окончательно, но не непосредственно, т.е. путем, отличным от того, который непосредственно обеспечивается тем способом, которым дано значение предложения. Следовательно, в рамках любой теории значения из рассмотренных нами типов принципы, определяющие то, что считается свидетельством истинности предложения, должны быть производны от его значения, так как они не даны непосредственно вместе со значением, но определяются им. Средствами какой же части теории значения осуществляется деривация практики употребления языка?

В предыдущем обсуждении я без пояснений отнес ее к той части теории действия, которая рассматривает утверждение как лингвистический акт. Теперь необходимо провести одно различие. Конечно, тот вид заявлений, который мы приписываем говорящему, который делает неквалифицированное, требующее корректировки утверждение, т.е. тот вид основания или гарантии, который требуется для того, чтобы утверждение не вводило в заблуждение, является частью конвенций, управляющих утвердительным употреблением языка. Это есть нечто неопределяемое единым образом с помощью значения предложения, используемого для того, чтобы сделать утверждение, и может варьироваться от одного разговора к другому, а также от одного контекста к другому. Мы уже отмечали, например, что наша конвенция требует, чтобы неквалифицированное математическое утверждение было подкреплено существованием реального доказательства, и что эту конвенцию, совершенно отличную от конвенции, управляющей утверждениями других разновидностей, можно было бы изменить, никоим образом не изменяя значений математических предложений. Формулирование этих конвенций действительно относится к теории ассерторического действия. Однако это совершенно иной вопрос, чем тот, который мы здесь рассматриваем. Нас же интересует то, что определяет, что нечто является в какой-то степени свидетельством истинности данного предложения, а не то, является ли наличие такого свидетельства достаточным основанием, чтобы принять предложение в качестве истинного (это вопрос персональной стратегии), и также не то, дает ли это свидетельство право утверждать данное предложение (это вопрос независимой языковой конвенции, которая обычно принимается).

Теперь, поскольку, как мы видели, смысл является познавательным понятием, может показаться, что этот эпистемологический компонент теории значения должен относиться скорее к теории смысла, чем к теории действия. Даже если теория референции просто сообщает, как должно обстоять дело, чтобы предположение было истинным, разве не должна теория смысла сообщать не только то, каким образом нам известны условия истинности предложения, но и то, каким образом мы можем знать или на каком основании можем судить о том, что предложение истинно? Не следует ли это из того, что Фреге был прав, полагая, что понятие смысла может быть использовано не только для того, чтобы сделать теорию значения в то же время и теорией понимания, т.е. репрезентировать наше понимание значений наших выражений, но также и для того, чтобы дать объяснение употребления языка в целях передачи информации, поскольку информация является познавательным понятием, и что количество переданной информации должно зависеть от того, какие шаги первоначальный информатор должен был предпринять, чтобы получить ее?

Фреге на эти вопросы, конечно, ответил бы ”нет”. Для него смысл предложения выявляет его познавательное значение (информационное содержание) только в той мере, в какой он определяет, что знает тот, кто понимает предложение, когда он знает, что предложение истинно, и как он мог бы узнать об этом на основании собственного знания, и в гораздо меньшей степени то, что могло бы заставить его считать это предложение истинным, не зная, что оно истинно. Зная смысл предложения, он знает, что оно выражает определенную мысль, т.е. он знает, что предложение истинно, если, и только если, имеет место определенное условие; таким образом, при принятии предложения в качестве истинного мысль, выражаемая, по его мнению, этим предложением, представляет собой усвоенную им информацию, а именно информацию о том, что условие истинности предложения соблюдается; каким образом была первоначально получена эта информация — это совершенно другой вопрос, который относится к эпистемологии, а отнюдь не к теории значения.

На первый взгляд эта доктрина кажется ясной и четкой; однако при ближайшем рассмотрении такое впечатление исчезает. Если смысл предложения не связан с нашими методами определения его истинности, почему тогда Фреге отказывается признать, что два аналитически эквивалентных предложения имеют один и тот же смысл? Доктрина, в соответствии с которой в модальных контекстах предложение обозначает свой смысл, не нарушалась бы такой уступкой, поскольку из двух таких предложений невозможно было бы, чтобы одно из них было истинно, а другое ложно; а уступка соблазнительна, поскольку Фреге располагает хорошо разработанной теорией аналитичности, в то время как, если два аналитически эквивалентных предложения могут отличаться по смыслу, не возникает никакого очевидного критерия тождества смыслов. Разумеется, если бы мы согласились с этой уступкой, невозможно было бы утверждать, что смыслы предложений (мысли) являются объектами веры и знания, т.е. что референтом предложения является его смысл, когда оно входит в предложение с глаголом ”пропозициональной установки”: однако сама эта доктрина требует, чтобы смысл был связан со способом знания или основанием верования.

Наш вопрос таков: можем ли мы сказать, что смысл определяет только объект знания или веры — то, что известно или во что верят и не определяет, каким образом он известен и почему в него верят? Трудность состоит в том, что эти две вещи, на первый взгляд столь разные, связаны друг с другом слишком тесно, чтобы их можно было рассмотреть отдельно. Почему два предложения, A и В, не могут иметь один и тот же смысл? Вполне возможно, что единственный довод против этого состоит в том, что ”X верит (знает), что A” может быть истинным несмотря на то, что ”X верит (знает), что В” ложно. То, что делает такую ситуацию возможной, заключается в том, что основание для веры в истинность А не является основанием для веры в истинность В; и вывод таков, что, поскольку в этих косвенных контекстах А и В обозначают соответствующие смыслы, эти смыслы должны быть различными, иначе истинностные значения сложных предложений, в которые входят A и B, совпадут. Отсюда следует, что различие в возможных основаниях того или иного верования или в способе того или иного фрагмента знания порождает различие в объектах верования или знания; и это подтверждает наше первоначальное утверждение, что, постигая возможный объект веры или знания, т.е. понимая смысл предложения, мы тем самым должны знать, какие основания может иметь это верование и как можно прийти к этому знанию. Концепция Фреге, в соответствии с которой мысль представляет собой возможный объект знания или веры, не обязательно должна быть окружена доктринами, которые привели нас к этому выводу; однако в действительности это так и было.

Два аналитически эквивалентных предложения не могут в общем случае иметь одно и то же информационное содержание, и, следовательно, один и тот же смысл, так как можно знать, что одно из них истинно, не зная при этом, что истинно и другое; некто, зная, что одно из этих предложений истинно, мог бы, следовательно, получить информацию об истинности другого предложения, а это значит, что информация, содержащаяся в каждом из этих предложений, должна быть различной. Отсюда следует, что средства, с помощью которых предложение может быть распознано в качестве истинного, имеют отношение к смыслу этого предложения. Можно было бы утверждать, что показано лишь то, что если информация, содержащаяся в одном предложении, может быть усвоена независимо от информации, содержащейся в другом предложении, то эти два объема информации должны быть различными, поскольку относительно них верны разные вещи, и определение того, что собой представляют эти объемы информации, не предполагает того, каким образом они могут быть усвоены. Но этому противоречит тот факт, что, по Фреге, понятие аналитичности и более общее понятие априорности можно определить с помощью условий истинности предложения; и, конечно, смысла предложения достаточно, чтобы определить, аналитично оно или синтетично, априорно или апостериорно. И все-таки в объяснении Фреге мало указаний на то, каким образом способ, которым задан смысл предложения, связан с основаниями, на которых мы можем утверждать, что это предложение истинно.

Я думаю, что тот недостаток фрегевского объяснения смысла, с которым связан этот пробел, кроется в