про войну пишут. Вот ковыляет она по серебряной от инея улице, а ей навстречу — сам староста.
— Здорово, тетка Цветьиха!
— Здоров будь, батюшка.
— А я к тебе с весточкой с доброю, да еще с какою!
— Что ты, что ты, родимый! И не говори, с той поры, как ушло мое дитятко, ничего я добра не жду. Ведь мне его мать завещала умираючи — видно, чуяло сердце материнское, каково ему после смерти ее придется. А я, дура старая, не усмотрела! Вот теперь и хожу глаз не утираючи!
И старуха стала всхлипывать, опустив голову.
— Да ведь вот скажи что, тетка Цветьиха! — молвил староста, посмеиваясь в бороду. — Гляди, откуда беды ждешь, ан беда-то на веселье оборотится! Слушай-ка сюда, что здесь написано про Василия, рядового-разведчика. Чай, знаком он тебе?
— Про Васейку? — встрепенулась старуха. — Да не дуришь ли ты меня, отец мой? Голова-то у меня старая, посмеяться над ней — греха на душу взять!
— Да чего мне тебя обманывать — я и сам глазам своим не верил, так нет же, вишь, — напечатано черным по белу!
— Ох, Господи, пойдем же вон к воротам, на лавочке присядем, даже у меня от радости ноги подломились. То-то мне всю ночь пироги снились, да будто я всю ночь над ними плакала, уж это верная радость наяву будет. Ну читай, читай! — говорила Цветьиха, присаживаясь на лавочку и подпирая худое лицо свое костлявой, высушенной временем рукой.
— А вот слушай. Васейка-то теперь на всю Расею известен стал; его голыми руками не захватишь. Вишь, вот: «Четырнадцатилетний герой, — так и пропечатано. — В N-ском полку награжден орденом святого Георгия мальчик-герой, за спасение командира полка, сраженного снарядом, которого он вытащил из-под огня, а также за ценные донесения, способствовавшие успеху боя под деревней N».
— Вишь, вот старуха, слыхала! Георгиевское отличие заслужил, — а ты плачешь. Радоваться, куриная душа, надо, да Бога славить. Ну, поплачь тут покамест, а я по деревне пойду, тебе первой сказать-то шел: дай, думаю, старушку Божью порадую с утра!
Староста, поскрипывая валенками по снегу, пошел от Цветьихи, которая уж и не вытирала бежавших по лицу счастливых слез. Потом, поднявшись, обернулась она к горевшему на солнечной зорьке кресту колокольни, опустилась на колени прямо в снег и, осеняясь широкими крестами, стала отсчитывать обещанных сто поклонов — «если весточка об Васютке придет». Губы ее шептали беззвучно, а на старом морщинистом лице сияла тихая радость.
Сладко спят сады деревни Сугровы под саженным снегом. Весело вьются дымки над избами. Тихо. Только, поскрипывая по снегу полозьями, прокатят широкие розвальни в город за покупками. Скоро Рождество: парни и девки пойдут колядовать под окнами, ребята, склеив разноцветную звезду, пойдут славить Христа по улице, но меж ними на этот раз не будет Васейки. Он стоит, опершись на винтовку, в разведочном «пикете», зорко вглядываясь в ночную темь своими синими ясными глазами.
Е. Сергеева
Добровольцы
Андрюша привстал на кровати, стараясь, чтобы «противные» ржавые пружины не скрипели, осторожно спустил ноги на пол и стал быстро одеваться, не зажигая огня.
Луна, впрочем, смотрела в окно, но мальчику от этого было не легче — ему казалось, что «эта противная шпионит» за ним и строит ему рожи — и он старался встать в неосвещенную полосу.
Застегивая куртку и одевая на ходу пояс, Андрюша все же подошел крадучись к окну. Здесь ли уже Миша? Но не успел мальчик взглянуть на улицу, как испуганно попятился назад, чуть не крикнув. Так и замер он от ужаса, сжимая рот обеими руками. И только несколько секунд спустя понял, что испугавшая его страшная рожа с огромными ушами было не что иное, как лицо Миши, припавшего снаружи к окну и державшего растопыренные пальцы по обе стороны головы.
Андрюша быстро оправился, сделал рукою жест, выражающий, что вот, мол, одет и все обстоит, как следует, лег на пол, достал из-под кровати узел и, схватив пальто и фуражку, двинулся к двери. Однако раздумал. Вернулся к окну, тихонько открыл его, тихонько перебросил Мише вещи и мигом выскочил на тротуар.
— Закрой за собой окно, — прошептал Миша.
— Нет уж, спасибо, — буркнул Андрюша. — И так довольно страха натерпелся! Все казалось: заскрипит, стукнет, услышат. Бежим, брат, нечего, еще чего доброго хватятся нас.
И мальчики помчались вдоль улицы.
На вокзале творилось нечто невероятное. Такой толпы мальчики не видели еще никогда. На платформе кучами лежал багаж, а кругом него и на нем всюду сидели, стояли, двигались люди. Многие дети плакали, среди взрослых кричали, шумели, иногда ругались.
— Осторожнее, задавите детей! — отчаянно кричит мать, прижимая к себе двух малюток и стараясь отвести угол сундука, который проносят мимо.
— А какое мне дело до ваших детей! — грубо отвечает господин с сундуком. — Сидели бы дома!
Дети заливаются слезами. Мать отчаянным движением успевает вовремя оттолкнуть сундук и старается унять испуганных малышей.
В поезд лезут и в двери, и в окна.
В одном окне застряла полная дама. Ее стараются протолкнуть, она кричит и причитает.
А вот на ступеньках вагона двое взрослых пассажиров дерутся. Толпа вокруг кричит. Один из дерущихся, чувствуя, что противник одолевает, надевает ему на шею крючковатую ручку тросточки и, вцепившись в нее двумя руками, тянет соперника вниз со ступенек.
В вагонах такая теснота, что попавший внутрь не может уже более выйти наружу. Сбившись в кучу, стоят в проходах между скамейками, в коридорах, в уборных, на площадках вагонов.
— Смотри, смотри, — толкает вдруг Миша своего спутника, — и на крышах сидят!
На крышах вагонов действительно виднеются темные фигуры.
Касса закрыта, билетов не выдают.
В вагон попасть нет никакой возможности.
Мальчики растерянно стоят на платформе.
— Неужели возвращаться домой? Неужели на войну так и не попадем?! — с отчаянием говорит Андрюша.
— Погоди, что я придумал! — отвечает Миша. — Едут же так другие, полезем и мы на крышу.
— На крышу?! — испуганно вскрикивает Андрюша, но тут же, понимая, что ничего иного не остается, смиряется и, вздохнув, соглашается.
— Попробуем. На крышу — так на крышу!
С большим трудом удалось мальчикам вскарабкаться на крышу вагона. Она, однако, оказалась, плоской и потому сначала было не так страшно, как думалось Андрюше.
Но вот поезд двинулся. Впереди показался мост, перекинутый над полотном железной дороги. Увидя его, Миша пал ниц, успев только крикнуть Андрюше, который стоял, наклонясь над трубой и держась за нее:
— Ниже, ниже. Голову снесет! Андрюша быстро припал к крыше.
Над ними в одно мгновение возникла темная масса огромного моста.
Едва мальчики пришли в себя от испуга, как поезд пошел быстрее и стало так трудно удерживать равновесие, что приходилось все время лежать, обняв трубу вентилятора, — единственное, за что можно было уцепиться.
Луна скрылась. Стало темно. И до того уже холодная ночь показалась еще холоднее — и от быстрой езды, и потому, что ехали полем, и потому, что тело коченело от прикосновения к железной крыше и трубе. Лежать в таком положении было страшно трудно: руки, плечи, бок немели. И все же мальчики молчали, не желая признаться друг другу в том, что такой пустяк имеет для них значение. Им, собравшимся на войну,
