— Вася, а Вася! — обращалась она к коту. — Помнишь хозяина-то? Хорошо у нас было, как жив он был. Хорошо жили. И тебе, дураку, хорошо жилось: хлеба много — мышей много. А теперь пусто — и мышек нет!
Кот, точно, и вправду слушал: жмурил глаза, мурлыкал и посматривал на старушку. И всегда-то была весела Татьяна. Потому и Груня росла веселой, ласковой, хохотуньей. Зимними вечерами рассказывала ей бабушка сказки. И в сказках все были добрые да ласковые: и цари, и принцессы, и простые люди.
А весной и летом бабушка с внучкой целыми днями, до самых сумерек, были на воле. Бабушка работала на огороде, а Груня копалась около нее.
По праздникам ходили они в старенькую деревенскую церковку. Бабушка долго молилась и уж тогда ничего не слышала. А девочка дергала ее за подол и звала поскорее идти на погост: «В гости к папаньке и к маманьке», — как говорила бабушка.
Ах, как тихо, хорошо и уютно было на кладбище! Кругом зеленые могилки, птички поют звонко и радостно, деревья шепчутся.
А бабушка и тут устроится по-домашнему: придет, поклонится, помолится, поцелует землю, а потом усядется, развернет узелочек и кричит забегавшейся девочке:
— Грунюшка! Садись-ка обедать!
И так вкусно есть ржаные бабушкины лепешки, крутые яйца, молочком запивать и обратно идти хорошо!
— Грунюшка! Дух-то, дух-то от земли какой! — с восхищением говорит бабушка.
И девочка жадно вдыхает сладкий аромат земли. А уж глаза слипаются, и звездочки с неба улыбаются, подмигивают: «Иди-ка скорей спать!»
И как-то сразу кончилось для Груни счастливое житье: заболела бабушка, слегла и не могла подняться — распухли ноги. Шел тогда ей десятый год. Но и тут так обернула старушка, что живо девочка все хозяйство повела: ходит по избе, песни поет, а Татьяна, глядя на нее, радуется.
Но вот однажды под вечер сердце так закололо, что старушка уже не могла больше сдерживаться:
— Грунюшка! Милая! Скорей беги за Колей. Плохо мне!
Привела Груня соседку, а сама как ветер помчалась за Николаем. Деревня была всего в двух верстах, и девочка быстро добежала до знакомой избы.
Николай молча выслушал беспорядочный рассказ девочки, надел шапку и сказал жене:
— Видно, помирает матушка! Может быть, сегодня не вернусь.
У девочки похолодели ноги, сжало горло. Ей хотелось плакать, кричать, но кругом были чужие люди.
Она бросилась обратно, и ноги ее почти не касались земли: с такой силой она летела.
Когда девочка вбежала в избу, бабушка лежала бледная, с изменившимся лицом и ничего не говорила. А вскоре подошел Николай.
Старуха сразу заволновалась, собрала силы, приподнялась и быстро заговорила:
— Коля! Умираю я! Сироту не оставь, куда ей деться… Избу продай. А сундучок мой — ей, — она указала на девочку.
— Да еще вот что. Корову возьмешь — тельная она. Слово мое последнее: корову — тебе, а теленочек, как уродится, — ей, Грунюшке, — строго добавила старуха.
— Грунюшка! — обратилась она к девочке, — теленочек родится, твой, береги, люби. Все у тебя кормилица будет.
Похоронили бабушку Татьяну. Николай заколотил дом, собрал кое-что со двора, взвалил на спину маленький сундучок, потащил за веревку Лыску, и тихо за ним побрела на новое житье Груня.
Жена Николая, Настасья, баба молодая, ласковая, приветливо встретила девочку. Но почти сейчас же Груня завертелась в работе: нужно было смотреть за детьми, за скотиной, убирать избу, таскать помои.
Девочка привыкла к работе, но теперь она уже больше не заливалась звонким смехом, не пела веселых песен: не было милой бабушки Татьяны, для всех она была чужая девочка.
Приближалась весна. По нагорьям с веселым звонким журчаньем побежали ручейки. Из земли выглянули золотые, белые, синие глазки цветов. Загомонили весело по улицам деревенские ребятишки. И взрослые точно повеселели.
Перед Пасхой, в конце Страстной, пришел как-то Николай в избу и сказал, посмотрев на Груню:
— Поди в сарай. Там твоя телушка родилась. Ходи теперь за ней.
Груня ахнула от радости, побежала. За ней пошла Настасья с маленьким на руках. А двое старших с веселым визгом уцепились за Грунин подол.
Все пошли в сарай. Корова лежала, громко дыша, а рядом, уткнувшись ей в живот и посматривая маслянистым коричневым глазком, лежал хорошенький красноватый теленочек и громко сопел.
Груня присела около него и стала гладить его шелковистую теплую спинку, приговаривая:
— Миленький! Желанненький! Ты ведь мой, мой! Тебя мне бабушка Татьяна подарила!
— А как назовешь-то? — спросила Настасья, приближаясь с малышом и рассматривая теленочка.
— Да не знаю! Машкой, что ли?
— Ну что! Можно и Машкой! — согласилась тетка. Мальчики взвизгнули от радости, захлопали в ладони и закричали:
— Машка! Машка! Машенька!
Они подошли ближе, наклонились и начали гладить телушку.
— Нельзя! Чай, она еще слабенькая! Напугаете! — уже совсем с видом хозяйки сказала Груня и увела ребят из сарая.
С тех пор девочка не переставала думать о своей телке. Чуть свет поднималась она теперь вместо Настасьи выгонять коров и каждое утро давала Машке из своих рук кусочек черного хлеба, который оставляла ей с ужина. Провожала свою любимицу до околицы, идя рядом с ней по затихшей деревенской улице и гладя шелковистую спинку. Солнце еще только искоса, золотым глазком освещало деревню, и девочку, и телку. Хорошо было идти босиком по мягкой бархатной пыли, щуриться от сна и разговаривать по старой бабушкиной привычке с Машкой.
— Тебя мне бабушка Татьяна подарила, — говорила девочка, похлопывая телку. — Эх, Машка, кабы бабушка была жива!
И все-то горести свои выкладывала она телушке: взгрустнется ли, тетка ли побранит, ребята ли доймут — все выложит девочка телушке. А Машка в ответ только тоненько мычит: «My…у…» Но девочка и этому была рада.
Телушка тоже привязалась к девочке: завидя ее, она как-то особенно оживлялась, начинала бегать в разные стороны, а раз, когда Груня пошла встречать ее в поле, Машка так обрадовалась, что побежала прямо на девочку, свалила на траву, а потом удивленно смотрела, что случилось с ее хозяйкой. Хорошо, что Груня не ушиблась!
С каждым днем росла и здоровела Машка. Через два месяца она была уже крупная, сильная, резвая, и все в деревне похваливали Грунину телушку.
Даже Николай как-то раз добродушно заметил:
— Это уж твое счастье! Добрая будет корова! Груня гордилась и еще больше любила Машку.
В середине лета тревожные слухи пошли по селу.
Частенько собирались мужики, читали газеты, что-то обсуждали и часто, часто слышала Груня: война!
В один жаркий июльский день все выяснилось: так вот, что такое война! Николая и многих других мужиков из деревни брали в солдаты и отправляли по железной дороге на границу, сражаться с немцами. Заголосили бабы, засуетились. Начали шить белье, мешки, обливать их слезами, причитать. И все это так быстро сделалось, что не успели опомниться, а мужики уж вернулись из города солдатами. Прошло еще несколько дней, и уехала Настя с Николаем в город провожать мужа. Груня осталась с ребятами. Теперь уж ни о чем, кроме войны, не говорили и большие, и малые. А ребятишки с утра до вечера играли в войну: оглашали визгом улицу и здорово тузили друг друга.
