перед ней жестянку.
— Это лишнее, — придвинула кассирша обратно несколько монет. — И паспорт давайте.
— Мне до Москвы! — на всякий случай еще раз предупредила Женька, протягивая тетке паспорт.
— Я не глухая, женщина… Возьмите. Отправление через два часа. — И на стойку перед Женькой лег выплюнутый кассовым аппаратом желтый прямоугольник.
Два часа до отправления будущая покорительница столицы провела с толком: съела четыре стаканчика мороженого, поглазела на грязные витражи зала ожидания, а потом, осененная внезапной мыслью, заглянула в окошко почтового отделения:
— Скажите, я могу дать телеграмму? В этот же город?
— Хоть в Африку, — последовал равнодушный ответ.
— Дайте бланк!
Телеграмму Женька адресовала Елене Вадимовне: «Уезжаю навсегда тчк не ищите тчк я еще вам всем покажу вскл».
Отправка этого послания съела всю сдачу от билета. На поезд она садилась с легким сердцем и таким же легким кошельком.
Вагон попался расшатанный и разбитый, с непрозрачными от грязи окнами и липкими, заклеенными вкладышами от жвачек панелями. Радужное настроение Женьки несколько померкло. Тем более что и место у нее оказалось самое худшее из возможных — возле туалета, от которого нестерпимо несло. Попутчики- пассажиры лениво посматривали осоловевшими от дороги глазами на заробевшую девушку в джинсах и накинутом поверх футболки свитере, которая несмело опустилась на нижнюю полку, прижимая к груди сумочку-рюкзачок.
— Далеко ты, дочка? — спросил дедок напротив.
— В Москву.
— К родне, что ли? Погостить?
— Нет, я так…
Посмотрев на нее повнимательнее, дед покачал головой. Крякнул и отвернулся, зашелестел газетой. Больше с Женькой никто не заговаривал.
И никто не заговорил с ней на перроне Казанского вокзала, когда, все так же прижимая к себе рюкзачок, Женька вышла из поезда и остановилась, испуганно крутя во все стороны головой с косичками. Ее поразило обилие людей, которых объединяло только одно: одинаково равнодушно-отстраненное выражение на серых лицах. Кто-то смотрел прямо сквозь Женьку, как будто она значила сама по себе не больше, чем вот та пустая сигаретная пачка, которую гонял по перрону ветер. Кто-то, особенно торопливый, пребольно толкнул ее в спину и выругался вслед. А кто-то вся время дергал ее за рукав и гнусавым, испитым голосом просил милостыни…
Совершенно потерявшись и начиная чувствовать приступ раскаяния за предпринятую авантюру, Женька брела к зданию вокзала. Двести метров, которые ей предстояли пройти, окончательно убедили Женьку в том, что она попала в самый центр какой-то ужасной клоаки, настоящий ад городских трущоб. Бомжи, проститутки самой низкой категории, цыгане, бездомные дети и животные, нищие и такие же, как она сама, приезжие, которым некуда податься, грязь вонь, мрак, безысходность… Женька чувствовала, что теряет ощущение реальности и становится героиней кошмарного сна. Вот только ничто не обещало, что она вскоре проснется.
«Это сейчас, это только временно, это до тех пор, пока не рассветет, — думала Женька, стараясь не расплакаться. — Просто сейчас почти ночь, а вечером, и особенно ночью, все кажется таким ужасным…»
Но интуитивно она уже понимала, что ничего временного здесь нет.
Конечно, разум подсказывал, что правильнее всего было бы в первый же день любой ценой, вымолив или выпросив у кого угодно рублей тридцать-сорок, позвонить домой. И всего через несколько часов непутевая Женька уже наверняка рыдала бы от счастья в объятиях папки и Елены Вадимовны. Но дурацкая гордость не позволяла ей сдаться так быстро. «Сейчас тепло — июль. Переночую где-нибудь, да хоть на лавочке какой-нибудь, до рассвета несколько часов осталось… А завтра попробую найти работу», — подумала Женька.
Прошло совсем немного времени — и Женька сумела с грехом пополам наладить свой быт. Работу в Москве она действительно нашла, даже несмотря на свой довольно юный возраст и отсутствие образования: сначала мыла пол в одной из вокзальных забегаловок, а затем, благодаря случайно увиденному объявлению «ТРЕБУЕЦА ПРАДАВЕЦ», выставленному на прилавке овощного ларька, Женькина карьера поднялась до продавщицы подгнивших помидоров. Денег хозяева ларька пообещали платить мало — всего три тысячи рублей в месяц, но зато выплачивали их регулярно. Да еще обязались кормить и даже выделили койко-место в крошечной «двушке», где ютились такие же, как Женька, бесприютные девчонки- продавщицы. Правда, все они были в основном из Молдавии. Но такое положение дел было уже кое-что, уже почти что комфорт — до этого Женька ночевала в подъездах.
Ей до смерти хотелось домой! Ужасно, ужасно хотелось домой! В свою комнату с мягкой постелью и чистым бельем, в ванную с настоящей теплой водой, на кухню, где можно поесть нормальной горячей пищи из тарелок, а не опостылевшей шаурмы… Она отчаянно скучала по папе, по его улыбке и смешным словечкам и даже — да! — даже по ЭТОЙ, и образ Елены Вадимовны всплывал в Женькиной памяти гораздо чаще, чем она этого хотела. Но в то же время в девушке все сжималось при мысли, что она появится дома такая, какая есть — виноватая и пристыженная. «Все равно я не буду всю жизнь торговать овощами, — думала Женька бессонными ночами, под могучий храп и сонное бормотание соседок. — Я сделаю карьеру в Москве — и тогда вернусь. С победой! Я им еще покажу!!!»
Но дни шли — и становилось только хуже. Наступила осень, близилась зима, а у Женьки не было ничего, что спасало бы ее от холодов — только один свитер, который давно уже потерял сколько-нибудь приличный вид. Кроме того, разбитные молдаванки, делившие с Женькой комнату, всячески пытались уговорить Женьку заняться «подработкой» — примитивной проституцией, и при этом подразумевалось, что торговать своим телом Женька будет, «обслуживая» потных рыночных торговцев, в основном кавказской национальности. Резкий отказ, который получили от Женьки соседки, не прибавил ей авторитета: на нее стали косо смотреть.
— Тут у нас носы драть и сильно выеживаться не принято, девка. Можно и без рожи остаться — так изуродуют, что потом сама будешь за мужиками бегать, за кусок хлеба себя предлагать, — процедила сквозь зубы черноглазая Рада, неформальный лидер вокзальных торгашек.
Женька и сама уже понимала, что долго ей не продержаться. Она достаточно изучила жизнь постоянных обитателей трех вокзалов и поняла: здесь царят волчьи законы. Если ты не захочешь подчиниться законам стаи, то тебя просто заставят.
«Надо что-то делать, надо что-то делать», — эта мысль не покидала ее днем и ночью. В редкие свободные часы девушка бродила по площади, стараясь найти такой выход из создавшегося положения, который бы разом решил все ее проблемы и при этом не подразумевал бы возвращения домой…
Именно в таком состоянии — состоянии отчаянного раздумья — находилась Женька, когда хозяин ее торговой точки, невысокий, толстый, лысый и совершенно непохожий на молдаванина пятидесятисемилетний Богдан, не первый день наблюдавший за нею, вдруг предложил после работы зайти вместе с ним в привокзальное кафе.
— Угощаю тебя, — заметил он коротко, цветя приторной улыбкой. Прикрытые пухлыми складками век глазки тем временем ощупывали Женьку с головы до ног. Но она, еле держась на ногах от усталости после трудового дня, который закончился перетаскиванием с места на место тяжеленных коробок с фруктами, этого тревожного сального блеска не заметила.
— Ой, Богдан Давидович, я не хочу… Спасибо. Устала я. Мне бы поспать, и больше ничего не нужно…
— Хорошего коньячку выпьешь со мной за компанию, и про усталость забудешь. Пойдем, Женя,
