— Белое шевро.
— Вы социалист?
— Я? Нет, что вы! Я ни к какой партии не принадлежу.
— Кожу трудно доставать?
— Что?
— Экий вы непонятливый! — улыбнулся Попов. — Я интересуюсь: трудно ли по нынешним временам получать хорошие кожи?
— Нет, меня времена не зацепили, у меня с кожевниками хорошие отношения, меня не обижают.
— Кто вас снабжает, какая мастерская? Бах вспомнил, что именно в мастерской Шабельского собирается по средам кружок, там он с Уншлихтом познакомился, там с Дзержинским схлестывался.
Попов поднажал, открыл в голосе угрозу:
— Что, запамятовали?
— Я ведь со многими мастерскими имею дело..,
— Имели, — поправил Попов. — Вы имели дело, сейчас вы со мною дело имеете. И до-олгошенько будете иметь, решись таить от меня название мастерской.
— Так я не таю… Кожевенное производство Шераньского, Готлиба и Городецкого…
— Ну вот видите, вспомнили… Расскажите-ка мне, пожалуйста, Бах, о вашем ремесле. С чего вы начинаете тачать сапоги?
— Начинаю с того, что ногу смотрю, господин начальник, фигуру, лицо, — я ж модельер, не просто тачаю, я делаю обувь на заказ.
— Только дамскую?
— Нет, мужскую тоже.
Попов встал из-за стола, вышел на середину кабинета, остановился перед Бахом:
— Мои сапоги хороший сапожник тачал?
— Прощелыга, — ответил Бах убежденно. — Разве при вашей комплекции возможно икры в бутылочки загонять?!
— Нельзя?
— Никак нельзя. Вы, простите, столбом глядитесь. Вам нужны мягкие голенища, но высокие, под колено.
— Ну что ж, принимайте заказ, — сказал Попов. — Давайте, давайте, смелее…
— У меня сантиметра с собою нет.
— Изъяли при обыске?
— Нет, не захватил, господин начальник.
— А на глаз?
— Ну что вы?! Сделаешь на глаз, а потом мозоли замучают!
— А фасон? В голове? Или рисуете?
— Обязательно рисую.
Попов отошел к столу, взял стопку бумаги и карандаш, протянул Баху:
— Извольте.
Бах легко набросал фасон. Мастер, он брал уроки рисования. Он изобразил Попова сидящим, поднимающимся со стула, стоящим, подвинул все это полковнику. Тот внимательно поглядел рисунки, вздохнул:
— Смотрите, Бах, какая досада у нас выходит… Жаль, право… Такой великолепный мастер, а туда же, в политику лезете…
— Да что вы, господин начальник! Какая политика?! — Бах улыбнулся, его успокоил тон Попова. Он ждал избиений, криков и угроз — так рассказывали товарищи, прошедшие охранку. Этот не кричал и не дрался, да и зачем? Улик-то нет, при обыске на вокзале ничего не нашли, провожал заказчицу, которая попросила поднести чемоданы до вагона…
— Слушайте меня, Бах. Слушайте внимательно, Вы мне лгали, причем лгали неумело, вы же ни разу еще не привлекались, не прошли камерного обучения, мы на вас карточку посмотрели…
— Да не лгал я вам, господин начальник!
Попов, словно бы не услыхав, продолжал:
— Вы сказали, что приняли заказ у Микульской. Так?
— Так.
— А где записи? Вы ж в голове держать не умеете! Вам сантиметр нужен? А где сантиметр? Как же заказ принимали без сантиметра? И при обыске его у вас не было, сами признались. Где размеры, снятые с ножки госпожи Микульской? А? Что молчите? Нечего ответить? Есть чего ответить. Скажите, что размеры сняли утром, когда были у нее в кабарете, а вечером, на Маршалковской, встретили ее случайно. Мы ж обыск у вас дома сделаем, там записи и лежат, а? Или вы их оставили в мастерской? У кого? У Шераньского? Готлиба? Или, может, в мастерской Шабельского, куда часто заглядывают социал-демократы и где вы кожу-то получаете?
Попов говорил все это, не поднимая на Баха глаз, стирал мизинцем пылинки со стекла, лежавшего на зеленом сукне стола. Он заранее предполагал реакцию того или иного арестанта, он в этом редко ошибался
— перед тем, как перейти в охрану, работал смотрителем тюрьмы в Орле, там на каторжанах быстро выучишься все человеческие извивы понимать.
— Пойдемте, Бах. — Попов поднялся с кресла, тяжело двинулся к двери, распахнул ее, кивнул двум офицерам, сидевшим в приемной, те пропустили сапожника, повели по коридору, близко касаясь его плечами.
В комнате, куда Баха втолкнули, стояли три дворника.
— Это понятые, — пояснил Попов, по-прежнему на Баха не глядя.
На стульях возле окна лежали баулы и чемоданы Микульской.
— Узнаете багаж? — спросил Попов, дождавшись, пока один из офицеров сел к столу и заполнил первый лист протокола.
— Да.
— Чьи они?
— Пани Микульской.
— Подпишите.
Бах деревянно подошел к столу, поставил подпись. Рука его чуть дрожала.
— Кстати, против понятых не возражаете? Отводов нет?
— Нет.
Попов закурил, бросил спичку под ноги, затянулся.
— Все эти чемоданы вы помогали Микульской спустись из квартиры в пролетку? .
— Да.
— И все эти чемоданы и баулы донесли до вагона?
— Нет.
— Почему?
— Здесь же пять мест, рук не хватило.
— Все чемоданы отдали носильщику?
— Нет.
— Почему?
— Пани Микульска взяла маленький чемодан сама.
— Какой именно?
— Вот этот, черный.
— Покажите его. Притроньтесь рукой.
Бах подошел к стулу, тронул чемодан.
— Распишитесь в протоколе, — сказал Попов. — Вы, понятые, тоже. И можете идти, спасибо, вы больше мне не потребуетесь… Хотя…
Попов вопросительно посмотрел на офицера, писавшего протокол.
