равно как других лиц, коих одолевают и мучают бесы, насланные означенным Грандье, а также для выяснения всего, что произошло с начала изгнания бесов из монахинь, для ознакомления с протоколами и прочими документами, составленными уполномоченными и представителями, для присутствия при имеющих быть изгнаниях бесов и составления протоколов, равно как для прочих действий, имеющих целью проверку и доказательство упомянутых обстоятельств, и в первую очередь для сбора сведений, дознания и ведения дела означенного Грандье и прочих, кто окажется его сообщниками, вплоть до окончательного приговора, причем никакие протесты, обжалования и отводы приниматься в расчет не должны, и дело, учитывая тяжесть преступления, не подлежит отлагательству даже в том случае, если упомянутый Грандье потребует перенести его в другой состав суда. От имени его величества приказываю всем губернаторам и военным губернаторам провинций[28], всем бальи, сенешалям и прочим должностным лицам города, равно как и всем подданным, содействовать в выполнении его приказа всеми имеющимися у них в наличии средствами».
Вооруженный этим приказом, который был равнозначен готовому приговору, Лобардемон в девять вечера 5 декабря прибыл в Луден, остановился, чтобы его никто не увидел, в предместье и отправился к мэтру Полю Обену, королевскому приставу и зятю Мемена де Сийи. Свой визит ему удалось сохранить в тайне, так что Грандье и его друзья ни о чем не узнали, однако предупрежденные заранее Мемен, Эрве, Менюо и Миньон тотчас же прибыли на его зов. Лобардемон рассказал им, как обстоят дела, и продемонстрировал приказ, однако данные ему обширные полномочия показались заговорщикам недостаточными, потому что в них не содержалось даже упоминания об аресте Грандье, а он в любую минуту мог скрыться. Улыбнувшись тому, что его могли заподозрить в подобной оплошности, Лобардемон извлек из кармана два экземпляра другого приказа (на случай, если один затеряется), датированного также 30 ноября и подписанного Людовиком и ниже — Фелипо. Этот приказ звучал так:
«Людовик… и пр.
Сим приказываем г-ну Лобардемону, личному королевскому советнику, арестовать и поместить в надежное место под стражу упомянутого Грандье и его сообщников; городским прево, а также прочим чиновникам и подданным приказываем содействовать в исполнении данного приказа и повиноваться распоряжением господина Лобардемона, а губернаторам и военным губернаторам повелеваем оказывать ему всю необходимую помощь».
Второй приказ прекрасно дополнял первый, поэтому было решено: дабы продемонстрировать, что распоряжение исходит от короля, и устрашить должностных лиц, которые пожелают принять сторону Грандье, а также свидетелей, которые захотят показывать в его пользу, арестовать кюре заранее, до начала расследования. Заговорщики немедленно послали за владетелем Лагранжа и помощником прево Гийомом Обеном. Лобардемон ознакомил его с приказами кардинала и короля и велел на рассвете арестовать Грандье. Увидев подписи на приказах, г-н де Лагранж поклонился и выразил готовность повиноваться, однако, по всем признакам понимая, что теперь расследование закончится убийством, а не справедливым приговором, он несмотря на свои добрые отношения с Меменом, чей брат был женат на его дочери, тотчас же поставил Грандье в известность относительно полученных приказов, но тот, поблагодарив его за добрые намерения, со своей обычной твердостью заявил, что, чувствуя свою невиновность и рассчитывая на справедливость Господа, скрываться не станет.
Итак, Грандье остался и по свидетельству жившего с ним брата спал так же крепко, как обычно. Утром он, по обыкновению, встал в шесть часов, взял требник и собрался идти к заутрене в церковь Святого Креста. Но едва он вышел за порог, как Лагранж в присутствии Мемена, Миньона и остальных его недругов, собравшихся, дабы насладиться сценой, арестовал кюре именем короля. Королевский гвардеец Жан Пуге вместе со стражниками прево препроводил кюре в цитадель Анже, а все шкафы в его доме и сами помещения были обысканы и опечатаны королевской печатью, но ничего порочащего Грандье при этом не нашли, если не считать трактата против безбрачия священнослужителей да двух листков с написанными на них, правда, не его рукою, эротическими стихотворениями во вкусе тех времен.
В цитадели Грандье пробыл четыре месяца и, по словам ее коменданта Мишлона и духовника последнего каноника Пьера Баше, являл собою образец смирения и непреклонности, проводя время за чтением духовных книг и сочинением молитв и размышлений, рукописи которых фигурировали на процессе. Все это время, несмотря на прошения и протесты его семидесятилетней матери Жанны Эстев, которая в надежде спасти сына вновь обрела юношескую силу и энергию, Лобардемон вел дознание; оно было закончено 9 апреля, и Юрбена немедленно перевели из Анже в Луден.
Там, в доме Миньона, для него приготовили тюремную камеру в комнате, где прежде жил некий сержант Бонтан, бывший писарь Тренкана, ранее уже дававший показания против Грандье. Эта комната была расположена на верхнем этаже дома; все окна в ней заложили, оставив лишь небольшое отверстие под самой крышей, которое забрали железными прутьями, а для пущей надежности, дабы дьяволы не освободили чародея, в каминной трубе установили решетку. Кроме того, незаметные отверстия в углах комнаты позволяли жене Бонтана в любое время подглядывать за Грандье — мера, которую надеялись использовать, когда начнется изгнание бесов. В этой почти начисто лишенной света комнате, лежа на соломе. Грандье написал матери такое письмо:
«Матушка, я получил Ваше письмо и все, что Вы мне передали, кроме саржевых чулок. Я переношу свое горе терпеливо, мне больше жаль Вас, нежели себя. Я испытываю большие неудобства, так как у меня нет постели: попробуйте добиться, чтобы мне принесли мою кровать, так как если тело не отдыхает, дух слабеет. Кроме того, пришлите мне часослов, Библию и книгу святого Фомы [29], дабы мне было чем утешиться. И не печальтесь, я надеюсь, что Господь прольет свет на мою невиновность. Передайте поклон брату, сестре и всем моим добрым друзьям.
Остаюсь преданный Вам, Ваш сын.
Во время пребывания Грандье в цитадели Анже число бесноватых чудесным образом увеличилось: теперь дьяволы вселились, кроме настоятельницы и сестры Клары, еще в семерых монахинь, которые были разделены на три группы.
Настоятельница, Луиза дез Анж и Анна де Сент-Аньес были помещены в дом г-на Делавиля, адвоката и консультанта монахинь; сестра Клара и Екатерина де ла Презентасьон — в дом каноника Мора, а Елизавета де ла Круа, Моника де Сент-Март, Жанна дю Сент-Эспри и Серафима Арше — в еще один дом.
За ними наблюдала жена Муссана, приходившаяся сестрой Мемену де Сийи, родственница и союзница двух главных недругов обвиняемого, которая узнавала о нем все, что нужно, от жены Бонтана, — такова была «изоляция» одержимых.
Врачи были подобраны не менее пристрастно: вместо того чтобы пригласить самых знающих медиков из Анже, Тура, Пуатье или Сомюра, для наблюдения за бесноватыми созвали невежественных лекарей из маленьких городов; один из них, к примеру, не имел ни степени, ни диплома и был вынужден поэтому покинуть Сомюр, другой проработал десять лет приказчиком в лавочке, после чего выбрал более прибыльную профессию знахаря.
Впрочем, аптекарь и хирург были назначены тоже не из самых знающих: аптекарь по имени Адан приходился двоюродным братом Миньону и на первом процессе давал свидетельские показания против Грандье; за то, что при этом он запятнал честь некой луденской девушки, парламент приговорил его к публичному покаянию. И хотя, а быть может, именно потому, что все в городе знали о его ненависти к Грандье, ему было поручено приготовление лекарств, и никто при этом не проверял, как он соблюдает дозировку и не дает ли бесноватым вместо успокаивающего средства возбуждающие, способные в самом деле вызвать судороги. С хирургом дело обстояло еще хуже: это был Манури, племянник Мемена де Сийи и брат одной из монахинь, тот самый, что все время возражал против изоляции одержимых, которой добивался Грандье. Напрасно мать и брат обвиняемого писали прошения, в которых требовали отвода врачей из-за их некомпетентности, а хирурга и аптекаря — из-за ненависти к Грандье; они не могли даже за собственные деньги получить копии своих жалоб, хотя брались доказать с помощью свидетелей, что однажды Адан по невежеству прописал больному crocus metallorun[30]
