крючком. Застигнутый врасплох, человек бросил свою удочку и убежал. В результате сколько г-н де Лобардемон, священники и зрители ни ждали, что шапочка вот-вот поднимется с головы советника, ничего подобного не произошло к великому смущению отца Лактанса, который, не зная, что случилось, и полагая, что это лишь небольшая задержка, несколько раз тщетно призывал Бегерита исполнить обещанное.
Короче, сеанс 4 мая оказался неудачным: до сих пор ничего не получилось, никогда еще демоны не были столь неловки, однако священники были уверены в последнем номере, то есть в том, что шестеро крепких молодцов не смогут удержать бьющуюся в корчах монахиню. И вот два кармелита и два капуцина обошли зрителей и привели на хоры шестерых геркулесов из числа городских дрягилей и разносчиков.
На сей раз дьявол доказал свою если не ловкость, то, по крайней мере, силу: как молодцы ни старались, настоятельницу после нескольких заклинаний охватили такие конвульсии, что она вырвалась у них из рук, а один из силачей даже упал навзничь. Опыт повторили трижды и все с тем же результатом, так что собравшиеся снова начали обретать веру в бесов. Но тут некий врач из Сомюра по имени Денкан, заподозрив во всем этом очередное жульничество, прошел на хоры, велел шестерым геркулесам удалиться и заявил, что удержит настоятельницу один, а если она вырвется у него из рук, он готов за неверие принять публичное покаяние. Г-н де Лобардемон попытался было помешать врачу, обозвав его безбожным мирянином, но Денкан пользовался таким уважением за свои знания и честность, что в церкви поднялся невообразимый шум и священники вынуждены были уступить. Когда шестеро дрягилей удалились, причем не к зрителям, а в ризницу, Денкан подошел к постели настоятельницы, крепко взял ее за запястье и дал знак начинать заклинания.
До сих пор борьба между общественным мнением и личными интересами не приобретала столь острый характер, поэтому собравшиеся, затаив дыхание, недвижно следили за происходящим.
Через несколько секунд отец Лактанс произнес священную формулу, и у настоятельницы начались судороги, но на сей раз оказалось, что у Денкана больше силы, чем у шестерых его предшественников: как женщина ни билась, ни извивалась, ни крутилась, ей не удавалось вырвать руку из пальцев Денкана. Наконец, утомившись, она упала на постель и воскликнула:
— Никак, никак, он меня держит!
— Отпустите ей руку! — в ярости вскричал отец Лактанс. — Какие же это конвульсии, если вы ее держите?
— Если ею в и самом деле овладел демон, — громко отвечал Денкан, — то он должен быть сильнее меня — ведь сказано же в требнике, что истинно одержимый обладает большей силой, чем свойственно его возрасту, состоянию и природе.
— Это никакой не довод, — едко возразил Лактанс. — Демон, находящийся вне тела, действительно сильнее вас, но если он вселился в столь слабое тело, он не может вас одолеть, потому что его могущество соразмерно силам одержимой.
— Довольно, довольно, — вмешался г-н де Лобардемон, — мы находимся здесь не для философских споров, а ради назидания христиан.
С этими словами он встал под гомон толпы, которая стала расходиться в полном беспорядке, словно была не в церкви, а в театре.
В связи со столь неудачным сеансом в течение нескольких следующих дней ничего примечательного не произошло, и множество дворян и знатных особ, специально приехавших в Луден в надежде лицезреть чудеса и видя малоинтересные, да еще плохо устроенные представления, решили, что больше здесь оставаться ни к чему, и принялись разъезжаться. На это жаловался один из охотников за дьяволами отец Транкиль в своей небольшой книге, посвященной этому делу. Многие, пишет он, явившись в Луден для созерцания чудес и найдя, что дьяволы не желают объявлять о своем присутствии так, как это от них требуется, удалились весьма недовольные и увеличили ряды неверующих. Для борьбы с подобным отступничеством было решено, что людям следует показать нечто удивительное, такое, что возбудило бы их любопытство и вернуло в лоно веры. Поэтому отец Лактанс объявил, что 20 мая трое из семи демонов, вселившихся в настоятельницу, покинут ее тело через раны в боку и, соответственно, через три дыры в сорочке, корсаже и платье. Имена этих дьяволов — Асмодей, Грезиль-Владыка и Аман Могущественный. В заключение Лактанс добавил, что руки настоятельницы во время изгнания дьяволов будут связаны за спиной.
В назначенный день церковь Святого Креста вновь ломилась от любопытных, желавших посмотреть, сдержат ли дьяволы слово в отличие от предыдущего раза. Врачей попросили подойти к настоятельнице и осмотреть ее бок, корсаж, сорочку и платье; обмануть публику было никак невозможно, поскольку среди медиков находился и доктор Денкан: отвести его не удалось, несмотря на испытываемую к нему священниками злобу, которую он, безусловно, ощутил бы, не покровительствуй ему маршал де Брезе. Итак, врачи осмотрели настоятельницу и заключили, что не обнаружили у нее на боку никаких ран, никаких разрывов в ее одежде и ничего режущего, спрятанного в складках платья. После осмотра отец Лактанс допрашивал ее по-французски в течение двух часов, настоятельница отвечала на том же языке, а затем он перешел к заклятиям. Но тут к нему подошел Денкан и, напомнив об обещании связать настоятельнице руки за спиной во избежание подозрений в обмане и мошенничестве, добавил, что теперь самое время исполнить обещанное. Признав справедливость этого требования, Лактанс заметил, что среди публики есть множество людей, никогда не видевших, как одержимые корчатся в судорогах, и было бы разумно начать изгнание бесов, не связывая монахине рук, после чего сразу приступил к делу. Пробившись несколько минут в конвульсиях, она впала в состояние полной прострации, упала лицом на землю, затем повернулась на левый бок и, пролежав так несколько мгновений, вдруг легонько вскрикнула и застонала. Врачи немедленно приблизились к одержимой, и Денкан, увидев, что она отняла правую руку от левого бока, схватил ее за ладонь и обнаружил, что кончики пальцев у монахини запачканы в крови. Тут же оглядев и ощупав ее тело, он нашел у нее на платье два разреза, а на корсаже и сорочке — по три, причем все отверстия имели около дюйма в поперечнике. Кроме того, врачи обнаружили у монахини три ранки под левой грудью, однако весьма неглубокие, более похожие на простые царапины; средняя была величиною с ячменное зерно, но из всех трех вытекло достаточно крови, чтобы запачкать сорочку.
На сей раз обман был осуществлен столь неуклюже, что даже Лобардемон, казалось, немного смутился перед таким количеством зрителей, среди которых было немало людей знатных, и не позволил врачам дополнить заключение мнением о природе ран и орудии, которым они были нанесены. Однако Грандье выразил свой протест в написанной ночью и утром переданной на волю записке. Вот что в ней говорилось:
«Не застони настоятельница, врачи не стали бы ее раздевать, а попросили бы, чтобы ей связали руки, не подозревая, что раны уже нанесены. В этом случае священник приказал бы трем демонам выйти и дать обещанные знаки, настоятельница забилась бы в корчах и долгих судорогах, на которые она способна, а потом у нее на теле были бы найдены раны, однако она выдала себя стонами и тем самым, слава Богу, разрушила изощренные козни людей и дьявола. Почему, скажите, — писал Грандье, — в качестве знаков исхода дьявола были выбраны раны, похожие на те, что наносятся чем-то режущим, когда обычно эти знаки похожи более всего на ожоги? Не потому ли, что настоятельнице проще было спрятать что-нибудь острое и нанести себе несколько царапин, чем укрыть что-то горячее и обжечь себя? Почему, скажите, для этого был выбран левый бок, а не нос или, к примеру, лоб? Не потому ли, что она не могла поранить себе нос или лоб, не привлекая внимания присутствующих? Почему был выбран левый бок, а не правый, как не потому, что монахиня правша и ей удобнее делать что-то правой рукой на левом боку, а не на правом? Почему она, опершись на руку, нагнулась влево и довольно долго пробыла в этом положении, если не потому, что так ей было удобнее спрятать от зрителей предмет, которым она нанесла себе порезы? Почему, скажите, она застонала, несмотря на всю свою сдержанность, если не потому, что почувствовала резкую боль — ведь даже самые мужественные люди вздрагивают, когда лекарь пускает им кровь? Почему кончики пальцев были у нее в крови, если не потому, что она держала им орудие, которым поранилась? Кому непонятно, что орудие это было очень маленьким и она поэтому не могла не замочить пальцы в собственной крови? Почему, наконец, раны эти очень неглубоки, почти царапины, когда дьяволы обычно, выходя из одержимых, буквально разрывают им тело? Не потому ли, что настоятельница слишком себя любит, чтобы наносить собственному телу глубокие и опасные раны?»
