Б. Ардову
Станционная блажь или вылезет чьим-то плечом,
Или выскочит бранное слово как черт на пружине…
Только шепчутся два господина не знамо о чем,
И один, из таких, что гуляют с повязкой в дружине,
Почерневшей эмалью «нехай – усмехнулся – живе»:
Пусть гуляет, мол, нехристь до первой крутой гекатомбы.
И топор шерстяной, что на крепкой его голове,
Закачался под смех, обнажающий черные пломбы.
Осторожные двери тебя на Кольце подобрав -
Ибо город подобен ходящей по кругу ослице -
Закрываются. Что нам пенять на фаллический нрав?
Если это – враги, возлюби их, мой брат смуглолицый.
Как рука, обведенная ручкой на белом листе,
Был наивен мой взгляд лишь недавно еще на предметы.
Я и ведать не смел, кто плетется в лохматом хвосте,
Облизавшем полшара на службе у дикой кометы.
1990
«Октябрьское поле» совсем не похоже на поле,
Как та же Солянка на пачку рассыпанной соли.
И все позабыто, и все существует для вида.
Лишь старый начетчик грозит шестопером Давида.
Умытая собственной грязью, столица родная
Мешает подняться до жизни как жаба грудная:
Лежи на лопатках и думай, что ты – карбонарий,
Поскольку не вышел в князья неумытою харей.
1990
