утешал несчастных, что Он знался с такими людьми, которых никто не любил, прощал самых великих грешников, а в особенности любил детей и всегда говорил, чтобы не мешали детям приходить к Нему… Это воспоминание ободрило Гальку и сделало ее смелее.
«Я теперь голодна, я другой день не ела… Он накормил бы меня, если бы был теперь жив… — невольно подумала Галька, пристально смотря в лицо Христу. — Значит, если я возьму у Него хлебушка, Он не поставит это во грех, не убьет меня камешком?!»
— Дай, Господи! — жалобным шепотом промолвила Галька, робко протягивая ручонку к куску хлеба и в оба смотря на статую.
Темные тучи, быстро несшиеся по небу, на ту пору вдруг разорвались и полный месяц бледным светом своим обдал всю статую с ног до головы. «Бедный Христос! Как жалко Он смотрит!..» — мелькнуло у Гальки в голове. Девочка, наконец, взяла кусок и потянула его к себе. Потом тут же, у ниши, опустившись наземь, она принялась есть. Крупные слезы катились у нее по щекам и капали на кусок черного черствого хлеба, который держала она в своих дрожащих руках.
Наевшись, она с великой, немой благодарностью посмотрела на Христа, на лицо Его с живым выражением муки, на Его окровавленную, израненную грудь. Ей стало очень жаль Его. И долго так смотрела она на Христа… А холод той порой знобил ее, и ночной ветер пронизывал ее насквозь. К утру воздух пуще посвежел.
Не боясь ни могил, ни мертвецов, Галя пошла на погост. Здесь она нередко игрывала с ребятами. Отыскала она знакомую могилу, присела около нее наземь и крепко припала головой к сырой, холодной земле.
— Мама! Милая мама! Никто без тебя не покормит меня, никто не заступится… — прошептала Галька и вдруг остановилась.
Ей вспомнилось бледное лицо, смотревшее на нее из ниши. Она понемногу успокоилась и по-детски крепко заснула, словно не на могиле, под холодным ночным ветром, а в теплой постели, под теплым родным кровом…
Ветер к утру разогнал облака, небо прояснилось. Заря ярко загорелась на востоке. А Галька спала. Снилось ей, что отец по-прежнему, по-старому держит ее на коленях, сказывает ей сказки и песенки поет; мать за прялкой сидит и весело смотрит на них. И однообразно жужжит ее веретено…
Вдруг Галина проснулась. Красноватые лучи восходящего солнца уже играли на зеленой церковной крыше и на ее блестящем кресте. Яркий луч ударил в глаза Гальке. С удивлением осмотрелась она по сторонам и не сразу смогла опомниться, где она и как сюда попала. Перед ней стоял церковный сторож Михеич, седой старик в высокой меховой шапке. Он побрякивал своими заржавленными ключами и внимательно смотрел на нее.
— Ты что тут, Галя, делаешь, а? — спросил он ее.
— Да я так… спала… — бессвязно пробормотала девочка и принялась тереть себе кулаком глаза.
— Нашла место спать! Нечего сказать… Ступай скорей домой! Чего тут… Охо-хо! — прошамкал старик. — Вишь, зазябла вся, посинела даже… Беги, добро… А то простудишься, умрешь, в могилу зароют. Беги!
Старик еще раз поглядел на нее жалостливо и побрел на колокольню.
Как бы в благодарность за съеденный кусок хлеба Галька твердо решилась — во что бы то ни стало — одеть статую Христа (Христос, как уже сказано, по воле художника был изображен почти без одежды, быть может, с целью сильнее разжалобить простой люд). Девочка все живо, все близко принимала к сердцу. Ей казалось, что и деревья и кустарники зимой дрожат от холода так же, как и она сама дрожит; так же — выходило по ее догадкам — должно быть холодно и бедному Христу.
На другой же день она отрыла где-то в чулане кусок простого, грубого холста и отрезала от него порядочный лоскут. На одном краю этого лоскута она прикрепила веревочку, и с таким скудным, грубым одеянием под вечер Галя явилась к нише и на этот раз уже безбоязненно облекла статую Христа в серую толстую холстину. «Вот так и ладно! Все же Ему будет лучше…» — подумала она, с довольным видом любуясь на дело рук своих.
Все на Дедюхине диву дались, когда пронесся слух, что кто-то неизвестный одел Христа. Все — стар и мал — приходили к нише, трогали холстину, разглядывали веревочку и все-таки ничего не узнали. Много из-за этого было толков, судов и пересудов у нас на селе.
Лет через пять после того вечера, который я только что описал, Сорочиха умерла — от вина «сгорела», как говорили на деревне. Михайло Колобяк в покое и мире прожил последние дни, добром вспоминая свое житье с первой женой и стараясь реже вспоминать Сорочиху. Галька в свое время вышла замуж, жила неподалеку от отца и почти каждый день наведывалась к нему. Старику даже привелось понянчиться с внучатами.
Галька же не могла всю жизнь забыть той непогожей осенней ночи, которую провела она на могиле матери; не могла позабыть того куска хлеба, что нашла она в ту ночь у подножия статуи Христа. И от поры до времени носила в нишу то яйцо, то ломоть хлеба, то грошик…
Умер Михайло, умерла и Галька, умер и муж ее.
А Христос по-прежнему неизменно стоит в нише, и бледный лик Его жалостливо глядит оттуда на мир. Ниша пообвалилась. Зимние снега и осенние дожди смыли с нее белую краску. Красные кирпичи все вышли наружу. У воина одна рука отвалилась и лежала на дне ниши. Христос по-прежнему одет то в красный кумач, то в простой серый холст. И ныне у подножия статуи можно часто видеть хлеб, яйца и медные гроши. Все это время от времени является и пропадает.
Куда пропадает? — Про то в нашей стороне знают только одни голодные нищие да убогие странники…
Примечания
1
куга — трава осока
2
аршин — 0,71 метра
3
мешкотно — неповоротливо
4
стреха — соломенная крыша
