Стараясь не думать о беспомощном раненом старике, неподвижно распростертом на полу во мраке и одиночестве Священной Пещеры, Нум двинулся вдоль берега по следам родного племени. Небо потемнело еще сильней. Редкие снежинки закружились в воздухе; одна из них опустилась на пылающий лоб мальчика. Еще немного — и белая пелена укроет землю, скрыв под собой все следы Мадаев. И тогда в течение долгих зимних месяцев, до самой весны, дорога их бегства будет также неразличима, как путь птицы, пролетевшей над ним высоко в небе. Пройдет день, минует ночь, и Нум на всю зиму останется здесь наедине с тяжело раненым Абахо, а быть может, и совсем один, если Мудрый Старец умрет от ран… Дважды Нум пускался в путь вдоль берега реки, вдогонку за убежавшими Мадаями. И дважды останавливался. Снег валил все сильней; крупные хлопья, кружась, тихо ложились на землю, заполняя все неровности, все углубления почвы и постепенно скрывая под своим холодным покровом отпечатки человеческих ног на прибрежной отмели…
Еще несколько минут Нум отчаянно боролся с собой. Потом глубоко вздохнул и, закусив губы, чтобы не расплакаться, повернулся спиной к берегу и, прихрамывая, побрел обратно к частоколу. Возвратившись в Священную Пещеру, Нум обнаружил, что Абахо жив, но по-прежнему очень слаб. Руки старика были холодны как лед, лоб горел огнем. Нум осторожно приподнял с земли голову раненого и дал ему напиться. Сделав несколько глотков, Мудрый Старец открыл глаза, взглянул на мальчика и пробормотал:
— Значит, ты вернулся?
Нум молча кивнул головой. Говорить он не мог. Горло его словно стиснула невидимая жестокая рука. Он слишком много пережил, слишком много выстрадал за последние несколько часов. Силы его были на исходе. Абахо догадался о том, что происходило в душе мальчика, и не стал расспрашивать его ни о чем. Крепко сжатые губы и отчужденный взгляд больших черных глаз красноречиво свидетельствовали о том, что Нум перенес суровое испытание, истощившее его душевные и физические силы. Но внешне Нум выглядел очень спокойным. Он поставил на пол плетеную корзину, которую принес на спине, и достал из нее разные припасы: кусок вяленого бизоньего мяса, соты с медом диких пчел и несколько яблок, которые они с Циллой собрали накануне в ближней рощице. Неужели это было только вчера?
Нуму казалось, что целая вечность отделяла его от этой минуты. Абахо съел яблоко, затем отломил кусочек пчелиных сот и высосал из него мед. Пока раненый подкреплял свои силы, Нум, повернувшись к нему спиной, бросил украдкой взгляд на большого быка. Прекрасные темные глаза животного смотрели теперь на него с глубокой нежностью. Судорога, сжимавшая горло мальчика, вдруг ослабела, и Нум, подойдя к раненому, опустился рядом с ним на пол. Ровным голосом он начал рассказывать. Абахо слушал не прерывая, не задавая никаких вопросов. Он знал, что Нум заметил все, что нужно, до мельчайших деталей. Услышав, что в долине Красной реки начался снегопад. Мудрый Старец пробормотал чуть слышно:
— Следы должны быть еще заметны. Ты мог бы нагнать племя.
Нум опустил голову и ничего не ответил. Губы его были плотно сомкнуты, но подбородок еле заметно дрожал. Абахо с усилием положил руку на плечо мальчика и повторил:
— Ты еще успеешь догнать их. Иди, сын мой, иди!..
Резким движением Нум сбросил с плеча худую старческую руку, вскочил на ноги и подошел к стене, где был изображен большой бык. Трещина, образовавшаяся после землетрясения, раздирала могучую грудь быка, словно кровавая рана. Нум дотронулся до нее кончиками пальцев, погладил холодный камень. Рука его скользнула вдоль очертания стройных ног, задержалась на точеных копытах. Огромное спокойствие вдруг сошло в его исстрадавшуюся, истерзанную суровым испытанием душу.
Печально, но уже без горечи подумал он о родителях и братьях, которых, быть может, никогда больше не увидит, о милой девочке, которую так любил… И когда ощутил наконец, что гулкие удары сердца стихли и предательская дрожь в голосе не выдаст обуревавших его чувств, он повернулся лицом к раненому и улыбнулся ему своей обычной светлой улыбкой.
— Мы дорисуем большого быка вместе. Учитель! — сказал он просто.
Начиная с этого дня, жизнь Нума проходила то в Священной Пещере, то в жилище вождя Мадаев.
Снаружи снег валил с утра до вечера без передышки и зимний ветер носился с воем и свистом над безлюдной долиной Красной реки. День можно было отличить от ночи только по более яркому сверканию снега за частоколом.
В Священной Пещере было относительно тепло. Ночью Нум спал рядом с учителем, завернувшись в меховое одеяло, днем отправлялся в отцовскую пещеру. Там он пек в золе очага каштаны или натерев их на терке, лепил из густого, вязкого теста толстые лепешки. Иногда он растапливал немного снега в кожаном бурдюке, подвешенном на трех колышках близ очага, клал туда кусок вяленого мяса и бросал в воду раскаленные в пламени костра камни. Скоро вода в бурдюке закипала и мясо потихоньку варилось, делаясь все мягче. Абахо очень одобрял такие супы, утверждая, что они возвращают ему силы.
Занятый с утра до вечера хозяйственными хлопотами, Нум проводил долгие часы в одиночестве. В голове его роилось множество мыслей и предположений. В конце концов он уверил себя, что все члены его семьи живы и Куш, быть может, пришлет в долину Красной реки двух-трех разведчиков еще до наступления больших холодов.
Но дни сменяли друг друга однообразной чередой, и никто не являлся к затворникам. Зима меж тем вступила в свои права, и морозы усилились настолько, что Нум боялся высунуть нос наружу, чтобы осмотреть окрестности с высоты частокола. Обломки скал, упавшие в реку во время землетрясения, покрылись толстым слоем льда, высокие сугробы снега на берегу ослепительно блестели в холодных лучах негреющего солнца.
Нум дрожал от стужи в просторной отцовской пещере, с тоской вспоминая прошлые зимы, когда в жилище вождя день и ночь пылал громадный костер, вокруг которого сидели, работали и спали его родные, а остальные Мадаи то и дело приходили в пещеру повидать Куша и потолковать с ним о разных делах. Они усаживались поближе к огню в своей пышной, заиндевевшей от мороза меховой одежде, от которой скоро начинал валить густой пар, и вели с вождем неторопливые, прерываемые долгими паузами беседы. Нуму приходилось экономить топливо. Он не решался отправиться в такую метель на другой берег реки, в Большой лес, чтобы пополнить запасы дров и хвороста. Пищу ему тоже надо было расходовать бережно; ее оставалось не так уж много. Оленьи туши и связки вяленой рыбы Нум повесил снаружи у входа в пещеру, где они промерзли так основательно, что их приходилось рубить топором. Пополнить запасы пищи можно было только ставя силки на зайцев и белых куропаток, или прорубив лунку во льду реки, попытаться поймать хоть парочку форелей. Но для этого надо было выбираться наружу, а Мудрый Старец запретил выходить мальчику за пределы частокола.
— Зима в этом году суровая, — говорил Абахо, — и волки озверели от голода. Они знают, что Мадаи покинули эти места и, конечно, бродят возле пещер, надеясь поживиться чем-нибудь съестным. Увидев, что ты один, они не задумываясь накинутся на тебя и разорвут в клочья. А если погибнешь ты, погибну и я.
