кроме нас, запускали руки в вазу, будто в этом было нечто смешное. Женщина, которой достался приз, захлопала в ладоши. Это было похоже на телеигру. «Черт подери, впервые я выиграла хоть что–то!» Мне сказали, что ее муж – военный. Трудно сказать, женаты ли они еще, или она получила свой развод, ведь Конни Нова завела новых друзей после того, как их с адвокатом пути разошлись.
Мы покинули вечеринку сразу после лотереи. Но впечатление осталось такое, что мы шли молча, и только один из нас сказал: «Я не верю тому, что видели мои глаза.»
Наверное, это сказала я.
Неделю спустя Харли спрашивает – нашел ли Швед – он имеет в виду Холитса – работу. Мы только что позавтракали, и Харли сидит в своем кресле со своей банкой колы. Но телевизор свой ещё не включил. Я говорю, что не знаю. И это так. Я жду, чего он еще скажет. Но больше от него ничего не слышно. Он трясет головой. Кажется, он думает о чем–то. Потом он жмет на кнопку и телевизор оживает.
Она нашла себе место. Идет на работу официанткой в итальянском ресторане в нескольких кварталах от нас. Работает по графику «в разрыв» – готовит ланчи и идет домой, потом – обратно на работу, чтобы поспеть к ночной смене. Уходит, еще не придя домой – сама себя по пути встречает. Мальчики весь день плавают, а Холитс отсиживается внутри номера. Я не знаю, что он там делает. Однажды я делала ей прическу, и она поделилась со мной кое–чем. Сразу после окончания школы она работала официанткой и так они повстречались с Холитсом. Она принесла ему блинчики в одном местечке в Миннесоте.
Тем утром она спустилась вниз и попросила меня об услуге. Нужно сделать прическу после утренней смены и успеть на вечернюю. Могу я сделать это? Я сказала, что посмотрю в журнале. Я пригласила её внутрь. Температура, наверное, уже поднялась до ста.
«Это так неожиданно, я знаю», — сказала она. «Просто вчера вечером я пришла с работы, поглядела в зеркало, и вижу, что корни волос повылазили. Я сказала себе: это нужно исправить. Не представляю, куда еще можно пойти.»
Я ищу дату – пятница, 14 Августа. На странице пусто.
«Могу принять вас в два тридцать или в три», — говорю я.
«Лучше в три», — говорит она. «Мне пора бежать, а то опоздаю. Начальник у меня — настоящий урод. Увидимся.»
В два–тридцать я говорю Харли, что у меня посетитель, так что ему придется досмотреть свой бейсбол в спальне. Поворчав, он все же сматывает провод и укатывает телевизор через заднюю дверь. Закрывает дверь. Я готовлю все, что мне нужно. Складываю журналы так, чтобы их было легче достать. Потом, устроившись у сушилки, шлифую себе ногти. На мне розовая униформа, та, в которой я занимаюсь стрижкой. Я шлифую ногти и жду, поглядывая время от времени на окно.
Она проходит мимо окна и звонит в дверь. «Она не заперта, входите!»
Она пришла в своей черно–белой униформе. Мы обе в униформах, вот странно. «Садись, милая, и мы приступим.» Взгляд на пилочку для ногтей. «Маникюр я тоже делаю.»
Устроившись в кресле, она вбирает в себя воздух.
Я говорю: «Откиньте голову назад. Вот так. Глаза закроем, ладно? Просто расслабьтесь. Сначала вымоем шампунем и разберемся с вот этими корнями. Потом пойдем дальше. Сколько у нас времени?»
«Мне нужно вернуться к полшестому.»
«Мы тебе все исправим.»
«Я могу поесть на работе. Но я не знаю, что будет на ужин у Холитса с мальчиками.»
«Они прекрасно справятся сами.»
Я включаю теплую воду и замечаю, что от Харли в раковине осталась грязь и трава. Я убираю за ним и начинаю снова.
Я говорю: «Если захотят, могут пройтись вниз по улице до закусочной. Хуже им не будет.»
«Они не станут. В любом случае, я не хочу, чтобы им пришлось туда идти.»
Это не мое дело, и я ничего больше не говорю. Хорошенько взбив пену, я приступаю к работе. После шампуня, полоскания и укладки я усаживаю её под сушилку. Её глаза закрыты. Может быть, уже уснула, думаю я. И я, взяв ее руку, начинаю.
«Не надо маникюра.» Открыв глаза, она убирает руку.
«Все хорошо, милая. Первый маникюр всегда бесплатно.»
Она возвращает руку, достает один из журналов и кладет себе на колени. «Это его мальчики.», — говорит она. «От первого брака. Он был разведен, когда мы встретились. Но я люблю их, как своих. Даже если бы я захотела, не смогла бы любить их сильней. Даже если бы я была их родная мать.»
Я приглушаю сушилку на одно деление, она гудит низко и тихо. Я продолжаю работать над ее ногтями. Ее рука начинает расслабляться. «Она смоталась от них, от Холитса и мальчиков, десять лет назад, под новый год. Больше они о ней не слышали.» Я чувствую, что она хочет выговориться. И я совсем не против. Когда они в кресле, их тянет на разговор. Моя пилочка не останавливается. «Холитс получил развод. Потом мы с ним стали встречаться. Потом поженились. Довольно долго у нас была жизнь. И взлеты были, и падения. Но нам казалось, мы движемся к чему–то.» Она потрясла головой. «Но вдруг что–то произошло. Я имею в виду, что–то случилось с Холитсом. Сначала он лошадьми увлекся. Если точнее, своей гоночной лошадью – он ее купил, и знаете – каждый месяц все хуже и хуже. Стал отвозить ее на бега. Тогда он еще вставал до рассвета, как обычно, занимался хозяйством и всем таким. Я думала, все идет нормально. Но я еще ничего не знала. Если хотите знать правду, из меня не такая уж хорошая официантка. Думаю, эти итальяшки готовы уволить меня, едва я дам им повод. Или без повода. Что, если меня уволят? Что тогда?»
Я говорю: «Не волнуйся, милая. Они не уволят тебя.» Вскоре она поднимает другой журнал. Но она не открывает его. Держа его в руках, она продолжает говорить. «Так вот, о его лошади. Быстрая Бетти. Бетти её назвали в шутку. Он же сказал – если назвать лошадь в мою честь, ей ничего не останется, кроме как стать чемпионом. Чемпион, как же. Факт в том, что каждый свой забег она проигрывала. Каждый забег. Безнадежная Бетти – вот как ее нужно было назвать. Сначала я ходила на скачки. Но эта лошадь всегда проигрывала 99 к 1. Такие ставки назначали. Но Холитс упрямец еще тот. Он не сдавался. Все ставил и ставил на неё. Двадцать долларов на победу. Пятьдесят долларов на победу. Плюс все затраты на то, чтобы содержать лошадь. Я знаю, — кажется, что это немного. Но все накапливается. И при таких ставках – ну, 99 к одному – иногда он заполнял билет с комбинацией мест. Спрашивал меня — понимаю ли я, сколько денег мы сделаем, если наша лошадь победит. Но этого не происходило, и я перестала приходить.»
Я продолжаю заниматься своим делом. Сосредотачиваюсь на ее ногтях.
«У вас хорошие основания ногтей», — говорю я. «Только посмотрите на кожу. Видите эти маленькие полумесяцы? Говорит о том, что у вас хорошая кровь.»
Она подносит руку к лицу, чтобы разглядеть. «Что вы об этом знаете?». Пожимает плечами. Позволяет мне снова взять ее руку. Она еще не выговорилась. «Как–то в старших классах меня попросила зайти в свой кабинет завуч. Она всех девочек приглашала, по одной. «Что тебе видится в будущем?», — спрашивает. «Кем ты себя представляешь через десять лет? Двадцать лет?» Мне было шестнадцать или семнадцать. Совсем еще ребенок. Я не знала, что сказать. Я просто сидела там, словно мешок с картошкой. А завуч была примерно того же возраста, что я теперь. Я считала её старой. Она старая, сказала я себе. Я знала, что ее– то жизнь наполовину прошла. И я чувствовала, что знаю что–то такое, чего она не знает. Чего она никогда не знала. Одну тайну. Кое–что, о чем никто не должен знать, не должен говорить. И я промолчала. Я просто покачала головой. Я знала вещи, о которых она не догадывалась. Сейчас, если бы кто–нибудь спросил меня о том же, о моих мечтах и остальном, я бы им ответила.» «Что бы ты сказала им, милая?» Я уже взяла вторую руку. Но я еще не приступила к ногтям. Я просто держу ее, ожидая ответа.
Она придвигается поближе к краю кресла. Пытается забрать руку.
«Что бы ты им сказала?»
Со вздохом она откидывается назад. Оставляет руку мне. «Видится. Где нам что–то видится? Только во снах – пока не проснемся. Вот что я сказала бы.» Она разглаживает подол юбки. «Если б кто спросил, так бы я и ответила. Но они не спросят.» Она выдыхает. «А сколько еще времени?»
«Уже скоро», — говорю я.
«Ты не представляешь, как это.»
«Конечно, представляю», — говорю я. Пододвигаю табуретку прямо к её ногам. Начинаю рассказывать, что было до того, как мы переехали сюда, и как все осталось тем же. Но Харли вдруг приспичило выйти из
