Удивился сторож — что же это такое поднимается из воды, подошел поближе, а тут оно и поднялось целиком…
Лицо знакомое, но какое страшное!..
С вечера сторож выпивал, поэтому на всякий случай глазам своим сначала не поверил и несколько раз шлепнул себя ладонями по щекам. Не помогло. Побежал звонить.
Короче, уже в десять утра Жора Любимов и судебный медик сидели на корточках у мертвого тела. Тут же валялась резная трость. Любимов держал в руках прозрачный пакет с содержимым карманов Кощеева (паспорт, бумажник, ключи от квартиры — немудреный холостяцкий набор).
— Черепно-мозговая травма, — определил медик. — Ну, сам видишь.
— Ловко тюкнули, — согласился Любимов.
— Могли кастетом ударить, а могли чем-то другим, — продолжал медик. — Да вот этой же тростью…
— И трость, поди, его собственная.
Медик пожал плечами. Он тоже так думал, но думать в этом направлении не входило в его компетенцию.
— Время смерти установил? — спросил опер.
— Точно — нет. Он же в воде валялся. Но, скорее всего, вчера вечером.
— Скорее всего, — согласился Жора.
Не любил он, когда убивают стариков. То есть он никаких убийств не любил, хотя и получал за их расследования зарплату, но убийства старых людей его как-то особенно смущали. Была в них какая-то… несправедливость, что ли. И так человек одной ногой — в лучшем из миров. Или в худшем. Неважно. Уже на берегу, короче. А тут….
Такие происшествия навевали невнятные мысли. А Любимов любил внятность. Ему не нравился роман про убийство старухи-процентщицы, автор которого восхищался, какая тонкая у «мокрушника» душа…
Но этот-то вряд ли был процентщиком.
Простой нищий пенсионер.
Любимов еще раз посмотрел на лицо Кощеева. Его искривила яростная гримаса. Неспокойно умер старик…
По травянистому склону между тропинкой с лавочками и берегом Лебяжьей канавки аккуратно передвигались Шишкин, Стрельцов и Семен Черныга.
— Вот, видите, — след волочения, — показывал рукой Семен. — А начало у скамейки. Вон у той, у ближней.
— Там ему, значит, и приложили, — догадался Стрельцов. — Сидел, значит, куковал, а ему и приложили…
— Похоже на то, — кивнул Семен.
— Семен, следы снять сможешь? — спросил Шишкин.
— Вряд ли. Здесь трава, а там, на тропинке, мелкий гравий.
— Все ж попробуй, — попросил начальник.
Поднимаясь по склону, Семен столкнулся с Роговым. Вася уже возвращался из дома Кощеева, благо это было рядом.
— Ну? — коротко спросил Шишкин.
— Никто дверь не открыл. Соседи говорят, один живет. Преподает в машиностроительном институте.
— Это тут рядом, — Стрельцов махнул рукой в сторону Эрмитажа. — Там в прошлом году повар в столовой окочурился. Думали — умысел, а оказалось — сердечник… А потом у него в кармане пальто две котлеты на косточке в пакетике нашли. Мертвеца в воровстве изобличили. Неудобно было…
— Доцентом работает, — продолжал Рогов. — Работал, то есть. Тихий, аккуратный. А в саду каждый вечер гулял, как заведенный. Больше, говорят, никуда не ходил — на работу да в сад. Еще в баню на Чайковского, пока она не закрылась…
— Рядовой гоп-стоп, похоже, — выдвинул версию Стрельцов.
— Бумажник-то на месте, — возразил Шишкин. — И деньги целы — триста десять рублей. Вряд ли их там было намного больше…
В нескольких метрах от оперов и от трупа стоял в новенькой форме работника прокуратуры следователь Мурыгин и весело болтал по мобильному. Весело и громко. Ничуть не смущаясь, что его могут услышать. Более того, не услышать его было трудно: голос у Мурыгина был очень напористый. Черты лица острые, как у лисы. Волосы вороные, а вот ресницы почему-то белесые, как у альбиноса, и длинные, будто у куклы Барби.
— А мы чё, мы потом на Большом тачку поймали — и в кабак на Марата, — жизнерадостно трещал Мурыгин. — Знаешь, с манекенами в витрине? «Настоящая стерва», что ли… Прикинь: Толик, пока ехали, совсем вырубился. Еле из тачки выволокли. Так вышибала нас пускать не хотел, прикинь! Так я ему ксиву прокурорскую в зеник вдвинул, так он так потух, так потух, смехопанорама прям!.. Обижаешь, Светуля, обижаешь! Напрасно обижаешь, скажу тебе. Какие бабы?! Стервы?.. Не было никаких стерв. Ты у меня одна такая!.. Да, а потом мы еще грамм по двести на рыло приняли, и по домам. Я не поздно вернулся-то — до мостов. А Толик до сих пор дрыхнет, прикинь… Нет, сейчас не могу, я на трупе. Да деда одного пристукнули. Так, ерунда. Дедок такой вяленый…
Опера переглянулись.
— Совсем без масла, — скривился Любимов. — Я бы, знаете… тут ведь все свои… как раз этого придурка — и в Лебяжью канавку. Вместо дедка… вяленого. Вот была бы смехопанорама.
— Отставить! — с видимым сожалением сказал Шишкин. — Нельзя в канавку. Всплывет. Такие не тонут… Зато весь «убойный» отдел посадят за убийство. Вот уж точно будет… Евгений Степанян.
— Петросян, — поправил Рогов.
— Один хрен — армяне!
Любимов махнул рукой и отошел в сторону. От греха подальше.
Среди прокурорских были нормальные трудяги, но и уроды попадались. И все больше и больше в последнее время. Хотя бы перед ними-то не выделывались!..
— Господин следователь, вы протокол осмотра собираетесь делать?.. — громко спросил Стрельцов. — Или нам за вас отдуваться?..
Рогов сформулировал этот посыл энергичнее:
— Хватит болтать, ёшкин кот!..
— Все, Светуля, надо вкалывать, — сказал Мурыгин трубке. — Вкалывать, говорю! Работать надо, трудиться… Целую-целую. Пока-пока. Вечером увидимся…
Закончив разговор, Мурыгин сделал обиженное лицо. Дескать, позвонить не дадут. Что за дела…
— Куда вы спешите, мужики? Еще весь день впереди. Работа — не волк.
— Убийство раскрывать спешим, — сплюнул Вася.
— Так раскрывайте! — прокурорский следователь развел руками. — Я вам мешаю, что ли?.. Не мешаю.
— Видите ли, господин следователь… — с сарказмом начал Стрельцов.
— Александр Васильевич, — сухо представился Мурыгин.
— Господин Александр Васильевич… Вы же, согласно уголовно-процессуальному кодексу, на осмотре старшим являетесь!
— Я знаю, — подбоченился Мурыгин.
— Может, указания ценные будут? — Стрельцов явно издевался.
Шишкин, чтобы не нагнетать конфликт, спросил миролюбиво:
— Давно в прокуратуре?
— Три месяца, — Мурыгин выпятил грудь и стал похож на цаплю. — Ну и что?.. У меня университет за плечами.
И гордо повел этими самыми плечами. А говорил он с вызовом, свойственным неуверенным в себе
