пытать, убивать…
С другой стороны, чего убивать, если у него нет наличных?
— Знакомьтесь, это и есть Пауль, — звонко сказала Надежда.
Егоров выхватил из кармана южно-африканский паспорт, словно тот мог его защитить. Представился:
— Крюгер. Пауль Крюгер. Гражданин ЮАР.
Хотел открыть паспорт, но понял, что это лишнее.
— По-нашему, значит, Павел, — уточнила пожилая полная женщина в нарядном платье: красные маки на черном фоне.
«Зловещая расцветка», — подумал Егоров.
— Моя мама, Екатерина Сергеевна, — представила женщину Надежда.
«Мама, значит. Ну-ну».
— А это папа — Владимир Афиногенович.
«Афиногенович! Придумают же… Еще круче было бы — Африканыч. Безобидный с виду папа».
Папа выглядел добродушным пьянчужкой. В застиранных тренировочных штанах, во фланелевой линялой рубахе.
— Можно дядя Володя, — дружелюбно улыбнулся Афиногенович.
— А это мой брат Роман. Он отдельно живет, но тоже пришел с вами познакомиться…
Тут Егоров напрягся. Брат, конечно, и есть исполнитель. Строгий, широкоплечий, внимательные умные глаза.
— Большая у вас семья, — сказал Егоров.
— И крепкая! — подтвердил Афиногенович.
— Вы говорите по-русски совсем без акцента, — с подозрением заметил Роман.
— У меня же мама была русская, — объяснил Егоров. — Царство ей небесное… Языку обучила.
— А отец? — спросил старший Соколов, если он, конечно, Соколов.
— Папа — бур. Потомок первых поселенцев.
Слово «бур» Егоров произнес несколько нерешительно. Конечно, все слышали краем уха про какую-то «англо-бурскую войну», но, узнав, что в ЮАР проживают какие-то бледнолицые буры, люди, как правило, не очень в это верили.
Странно звучит: папа — бур. Гораздо экзотичнее, чем БУР — барак усиленного режима.
— На каком же вы там языке-то говорите?.. — поинтересовался Афиногенович.
— На бурском. Помесь голландского, немецкого и французского…
«Только бы не попросили поговорить на этом… бурском».
За гостя вступилась женщина в маках:
— Хватит человека пытать, ему вздохнуть надо, душ принять. Раздевайтесь, Пауль…
Оказавшись в ванной комнате, Егоров стремительно закрыл дверь изнутри, включил воду и присел на край ванны — дух перевести. Господи, как хорошо остаться одному. Подумать минуточку. Оценить, так сказать, оперативную обстановку, пот вытереть.
Егоров огляделся. Ванная как ванная. Оранжевый коврик на полу. Шкафчики на стенках. Шторка на ванне — изрисована экзотическими рыбами. А на рыбах — замысловатые узоры. Такие путаные и замысловатые, что кажутся шифром. Может быть, это тексты? Шифры? Какие-то сообщения злоумышленников?
Тьфу, бред!
Егоров заглянул в мыльницу, в стакан с зубными щетками; сунул нос в шкафчики, в одном из них обнаружил аптечку — открыл ее. Бинт, йод, марганцовка. Попытался заглянуть, изогнувшись крючком, под ванну… Зачем он все это делал — непонятно. Если в ванной и были прослушивающие устройства, Егорову все равно бы не хватило квалификации их опознать и демонтировать.
Но «оперативные действия» как-то сами по себе успокаивали.
Егоров сделал душ «погромче», вытащил из кармана мобильник, набрал номер. Жора откликнулся немедленно.
— Это я, — прошептал Егоров.
— Как дела, Сергей Аркадьевич? — Голос Любимова звучал, показалось Егорову, слишком спокойно. Хорошо ему там… на свободе.
— Я у нее дома. Улица Дачная, дом двадцать два…
— Да мы знаем, Сергей Аркадьевич. Мы здесь под окнами стоим. И площадкой выше — наш человек.
— Их тут целая орава, — тревожно прошептал Егоров. — Два мужика, две женщины.
— Не бойтесь, но будьте бдительны, — успокоил его Любимов.
— Постараюсь…
Связь прервалась. Егоров спрятал телефон в карман. Ему хотелось раздеться, подставить тело под горячие струи, расслабиться…
Но расслабляться-то как раз было нельзя.
И одежда сейчас казалась панцирем. Без нее Егоров оказался бы совсем беззащитным. Враги могли бы вломиться в ванну, схватить его…
И потом — пора уже покинуть замкнутое помещение. На клетку похоже. Как в плену.
Поэтому Егоров посидел еще немножко на краю ванны, проверил, не оставил ли следов в аптечке и на стакане с зубными щетками, последний раз глянул на загадочные письмена на рыбах (нет, без шифра не разобраться!), кое-как смочил волосы на голове для маскировки и открыл дверь.
В комнате смеялись — Егорову показалось, что зловеще…
— Да, слушаю… — Любимов поднес трубку к уху. — Да, Соколов Роман Владимирович. Посмотри по адресам: Дачная, двадцать два. Не живет? А, раньше жил? Значит, он. И что? Понятно…
На улице было довольно зябко, но девочки во дворе еще прыгали через скакалку, а дворничиха, уже покосившаяся пару раз на незнакомую машину, даже ела мороженое. Вообще синоптики обещали в этом году позднюю зиму…
Уваров вопросительно глянул на Жору:
— Ну, что там за брат?
— Начинающий бизнесмен. Что-то насчет переработки макулатуры. В криминале не замечен…
— Занесло Егорова, — вздохнул Уваров. — Чего же он в отель не поехал, а? Не насильно же она его увезла?
— Собаки, — позвал Рогов. — Идем гулять!
Видимо, он сказал «собаки» не слишком уважительно. Болонки посмотрели на него и снова уткнули мордочки в пол.
— Эй, вы! — повысил голос Рогов. — Как вас… Мисси и Писси… Муся и Пуся…
Он загремел поводками. Собаки вскочили. С попонами Василий возиться не стал. Егоров просто сказал: «Вот попоны». Не говорил, что обязательно надевать. Да и тепло на улице.
Тепло, свежо, самое то позволить себе бутылку-другую «Невского светлого». Рогов уселся, отковырнул пробку о край скамейки, блаженно потянулся… Прямо перед ним резко затормозил «Москвич»-каблук.
«Без номеров», — автоматически отметил Рогов профессиональным взглядом.
Из салона выскочили два мужичка явно бомжеватого вида. В обносках, в каких-то доисторических залатанных сапогах. С запахом за пять метров… Ничто не пахнет так гадко, как грязное человеческое тело, запакованное в грязную одежду. Сотрудник убойного отдела Рогов и не такое на вызовах повидал, но труп- то, понятно, пахнет трупом. А тут — живые люди.
«Бомжи на „Москвиче“», — удивленно подумал Рогов.
Тут один из бомжей выхватил слезоточивый баллончик и пустил струю в лицо Василию — издалека, неумело. Половина газа рассеялось, но для частичного ослепления хватило…
Рогов заорал, зажал руками глаза, бомжи схватили болонок, запрыгнули в машину и умчались…
