Бедная мамочка, сколько у нее со мной забот. У меня нет брюк и вообще ничего подходящего для дачи. А оставить меня одну дома она не может. Я сказала, что могу поехать в старом спортивном костюме, но она его уже выбросила.
Теперь шьет мне брюки.
Я никогда не была на даче, даже не знаю, радоваться мне или нет. Марек сказал, что там такая тоска, как в морге! Откуда он это берет, ведь он только во втором классе!
Наверное, сошьет мне и куртку, мне бы хотелось куртку с капюшоном, с белой оторочкой. Только пойдет ли мне? Скорее всего нет. Брюки шьет из его штанов, противно будет даже носить. Они не только будут кусаться, а совсем меня съедят. И цвет какой-то противный.
Мареку и Катержинке шьет из нового, а мне из старых штанов. Если бы они хоть пахли, как, ее платья. И к чему ворчать, что у меня ничего нет, лучше не выбрасывала бы. И чемоданчик был бы. А на их дачу я плевать хотела. Потому что там будет он, целых два дня там будет, с утра до вечера.
Лучше бы он приходил поздно, как можно позже.
Или вообще не приходил. Сколько раз я надеялась, что он не придет, но он всегда приходит.
Наконец мы все сложили, каждый что-то несет. И у Катержинки маленький чемоданчик вроде того, что был у меня. Катержинкин она не выбросила, ясное дело.
Он открыл в машине багажник и стал складывать вещи. Красивая машина, Пржемек сказал бы, какой марки, сколько лошадиных сил и какая скорость, но по мне все машины одинаковы, я знаю только шестьсот третью «татру».
— У нас и машина есть?
Я не у него спрашивала, но он захлопнул багажник и говорит:
— Да, у нас, мы пахали…
Не понимаю, при чем тут «пахали»? Я вообще часто не понимаю, что он говорит. Он пристегнул меня ремнем рядом с собой, теперь я никуда не денусь. Мама с детьми села сзади. Я хочу быть снова маленькой, такой маленькой, как Катержинка.
Поехали… Хорошо-то как. На машине я никогда не ездила, только на автобусе. Смотрю вперед, машины едут перед нами и навстречу. Люди идут, перебегают дорогу, а он злится и ворчит, вижу красные кисти рябины, и красные яблочки, и домики вижу, и совсем розовое деревце, если бы я ехала со своим папой, я попросила бы остановиться и рассмотрела бы деревце как следует, что это может быть, ведь уже сентябрь, наверное, роза, не иначе как роза.
Как хорошо! А какое было бы счастье, если бы здесь был мой настоящий папа, в Праге мне еще ни разу не покупали трубочек, потому что пирожные, мол, портят фигуру. Но какая у меня фигура? Я хотела папе написать в школе, время нашлось бы, но нет денег на марку. Попросила у мамы, сказала, что хочу послать в детдом открытку, но мама ответила, что незачем, это не те связи, чтобы их поддерживать.
Я думала, что дача — это деревянный домишко, но это оказался белый дом с садом, а вдоль дома красные розы, их столько, что дома почти не видно, и все как в сказке.
— Хоть тут не мешай!
Магнит во мне, что ли, какой-то, всех я к себе притягиваю, все на меня натыкаются. Блошка говорит, что я ужасно медлительная, пока, мол, ты, Киса, споткнешься, я уже нос расшибу. Он называет меня Киса, а я его Блошка, но вовсе я в него не влюбилась, потому что он ниже меня ростом и потом Пржемек остается Пржемеком. Если бы у меня были хоть какие-нибудь деньги, я могла бы купить цветную открытку с видом Праги и послать ее Пржемеку, он сразу бы понял, от кого, можно и не подписываться.
Здесь и бассейн есть, вода синяя-синяя, а в ней листья, один лист слетел и бултых в воду.
— Ой, лягушка, лягушка!
Он посмотрел на меня и покачал головой. И все мне сразу стало неинтересно.
— Ну, куда ты полезла, господи!
Откуда же мне знать, что здесь нельзя ходить по траве, а надо прыгать с камня на камень, мне же не объяснили.
— Марек, пожалуйста, займись ею, папе нужен покой, ты это отлично знаешь, а я побуду с Катержинкой.
Марек закатил глаза, это ему некстати, у него здесь, видно, друзья. Да и зачем ему мной заниматься, я ведь не маленькая.
— Пошли!
Иду за ним. Как здесь красиво. С одной стороны луг, с другой — лес. Лес поднимается в гору, а луг внизу. И целое облако пуха от каких-то цветов.
— Тоска зеленая… Ни к чему не притронься, никуда не ступи, этот буйвол с каждым листочком носится.
— Буйвол? Какой буйвол?
Я наклоняюсь к нему. Он такой маленький и такой ладненький, как я рада, что у меня такой братишка.
— Не доходит? Да папа же.
— Папа? О родителях, Маречек, так говорить нельзя, родителей нужно уважать.
Он смотрит на меня разинув рот, долго пялит свои глазищи и вдруг падает, катается по земле и хохочет, ох, как хохочет. И скатывается по склону вниз, сначала я испугалась, но он все катится и смеется, я бегу за ним, ноги сами меня несут, передо мной синева, синее небо, я лечу, как во сне, мне хорошо, но вот-вот я грохнусь.
Нет, не упала, Марек садится на берегу ручья, он так хохотал, что описался, я делаю вид, что не заметила, авось высохнет, лишь бы этот ответственный работник снова не съездил ему по физиономии.
Сажусь рядом с ним, вода течет и булькает. Гита как-то написала в сочинении, что ручеек бормочет, схватила пару, но была права, вода говорит, разговаривает с камешками и травой.
— Все только для него, — говорит Марек, — остальные ноль без палочки, лишь бы не шумели, не сорили, не трогали, если бы он мог, то запретил бы и дышать.
Наверное, надо бы его остановить, слишком он мал, чтобы говорить такое, всего-навсего во втором классе, а рассуждает, как взрослый. И вздыхает, как взрослый.
— Смотри, рыбка.
Я не вижу. Она, видно, очень маленькая, и вода рябит.
— Ты бы хотела быть рыбкой?
— Еще съели бы меня.
Он не засмеялся. А мне хотелось, чтобы он снова засмеялся.
— Уплыть бы от него или улететь. Если бы не мама.
Тут уж я ничего не понимаю. Живет в настоящем доме и такой разнесчастный, все у него есть, а так вздыхает, и велосипед весь хромированный, и ролики, и четыре больших конструктора.
— Ты видела «Красавицу и чудовище»? По телеку показывали, папа уехал, вот я и смотрел. Этот зверь был заколдованный, а красавица так его любила, что он превратился в человека. Мама, наверное, тоже думает, что он превратится.
— Кто превратится?
— Ну что с тобой говорить!
Он наклонился к воде. Брызгает на меня, залил очки, но я его вижу, снял туфли и влез на камень.
— Осторожно, Маречек, не упади.
Что он имел в виду? Красавица, конечно, это моя мама Звездочка, а зверь? Ведь он человек, противный-препротивный, но все-таки человек.
Марек уже в воде. Он это нарочно сделал, чтобы ничего не было видно. Но я бы все равно не рассказала.
— Посиди на солнышке, высохнет.
Упрямец, нарочно идет по лесу. Здесь тихо и пахнет грибами, сильно-сильно пахнет грибами.
Вот. Господи, какой красивый. Такой красный, в горошинку, мне бы такой зонтик. Рядом поменьше — кругленький, еще не раскрытый, И еще рядом — совсем белые.
