семьдесять, тогда можно будет считать, что оторвались от погони. Ночами татары не ходят, стало быть, к Ростову подойдут только после полудня. Да задержатся под городом, пусть ненадолго… Стало быть, к Волге выйдут уже завтра, не раньше. Да по глубокому снегу не разгонишься… А вот если пойдут наперерез?
Он покосился на княгиню. Выглядела она бледно, суточный отдых с банькой напрочь съела ночная дорога. Вот и ещё одна проблема…
— Устала, госпожа моя?
— Есть такое, Вышатич — без улыбки подтвердила молодая женщина.
— Потерпи чуток — витязь чуть улыбнулся — Скоро привал устроим. Вот подале отойдём…
И снова копыта месят глубокий, уже покрытый слежавшейся коркой февральский снег. Да, это здесь, на открытой всем ветрам реке, снегу почти по колено, а в лесах сейчас…
Они остановились на привал в очень удобном месте — высокий ельник на выдающемся в пойму Волги мыске был густ и непроницаем для постороннего взгляда, и в то же время позволял наблюдать всё, что делается на реке.
— Ты уж не взыщи. Огня зажигать не будем, дым нас выдаст.
— Я поняла.
Кони уже хрупали овсом, насыпанным в торбы. Витязь навалил елового лапнику, сколько смог, поверх постелил попону.
— Отдохни, госпожа моя. Я покараулю.
Княгиня слабо, благодарно улыбнулась.
— Раскисла я, Вышатич?
— Ну что ты. Ежели бы так-то все бабы держались… Так, пожалуй, и мужиков не надо было бы в дружину брать.
Ну вот, наконец-то. Улыбнулась, и улыбка на диво вышла — словно солнышко мелькнуло среди серых туч.
— Ох и философ ты, Вышатич…
Он внезапно насторожился, вглядываясь из-под мохнатых еловых лап. На реке показался обоз, идущий вниз по реке. Саней тридцать, не меньше, да с конной охраной. Ох, дурни…
— Кто там, Вышатич? — княгиня выглядывала сзади.
— Обоз купеческий. Не знают они ничего, али жадность выше жизни у купчин. Проскочить надеются…
— Не знают, должно. Предупредим?
Витязь уже собрался выйти из укрытия, чтобы предупредить купцов о сложившемся положении, но его опередили. На заснеженную гладь реки густо посыпались всадники на низкорослых лошадках, и окрестности огласились многоголосым воем. Купцы и верховая охрана заметались, обоз сбился в кучу. Кое- кто схватился за оружие, но это, очевидно, было бесполезно — нападающих была тьма-тьмущая, и они уже стреляли на скаку. Ещё спустя несколько мгновений обоз окружили, тускло засверкали кривые сабли. Похоже, всё…
— Вот и они. Быстро, однако… Уходим, госпожа.
Серко и Игреня недовольно всхрапнули, когда их законный обед был грубо прерван, но голоса не подали — ну, молодцы… Ещё спустя пару секунд двое путников исчезли в чащобе, ведя коней в поводу, уходя подальше от реки.
Они пробирались довольно долго, покуда не забрели в самую гущу, где сугробы вперемешку с валежником были уже по грудь.
— Здесь станем, госпожа — витязь начал разгребать снег, откидывая лежалые ветки в кучу — Сюда не сунутся. Переждём.
— И что дальше, Вышатич? — княгиня озиралась.
Ратибор подумал.
— Всё, госпожа. Отныне торные дороги нам заказаны. Теперь по тропам пойдём. Ночами, токмо ночами.
— Не понял ты меня, Ратибор Вышатич — княгиня бледно улыбнулась уголком рта — Я спрашиваю — что дальше?
… Они пробирались уже которые сутки, двигаясь по ночам, в неверном лунном свете. Двигались молча, бесшумно, выбирая самые глухие окольные тропы. Впереди призраком скользил Ратибор, за ним в шести шагах следовала молодая княгиня. На ночлег останавливались в глухомани, где не всякий медведь решился бы устроить свою берлогу. Ратибор действительно знал эти места, как свои пять пальцев, князь не ошибся в выборе. Огня они теперь не разжигали, чтобы запах дыма не выдал. Первое время витязь опасался, не занедужит ли княгиня. Но молодая, здоровая женщина держалась.
Она вообще держалась отменно, княгиня Лада. Молча и быстро исполняла его команды. Молча ехала сзади на своей Игрене, совсем бесшумно — не всякий витязь в княжьей дружине мог похвастать такой выучкой.
Нет, Ратибору и раньше доводилось видеть, как молодая княгиня скачет наперегонки, звонко смеясь навстречу ветру, и далеко не всякие молодые боярчата могли тягаться с нею. Старухи ворчали — не дело княгине носиться на коне, как сорванцу из ночного, блюла бы степенность… Но князь очень любил свою суженую, и не говорил ни слова. Хочет скакать на коне — пусть её. Лишь бы звучал в княжьем тереме звонкий девичий смех.
Но одно дело проскакать пару вёрст наперегонки, чтобы потом соскочить на поляне, где уже расстелены вышитые скатерти, ломящиеся от яств, и совсем другое — из ночи в ночь бесшумно скользить в зимнем морозном мраке, чтобы днём забыться чутким, тревожным полусном под грудой меха, где-нибудь под корявым выворотнем в чащобе леса. И уважение к своей госпоже у витязя всё возрастало. Единственно, чего старался избегать Ратибор — глядеть в её глаза, где холодным донным льдом стыла безнадёжность.
Они продвигались теперь медленно, запас овса в дорожных мешках стремительно таял, и хочешь не хочешь — приходилось думать, как выйти к людям.
…Первое, что почуял витязь — запах гари. Он принюхался, с силой втягивая воздух — точно, не так давно пожар лютовал, вчера или позавчера.
— Держись след в след, госпожа моя.
По мере продвижения запах гари всё усиливался, и наконец между деревьями показалось то место, где ещё совсем недавно стояла довольно крупная деревня. Именно то место — поскольку самой деревни больше не существовало. Ратибор долго вглядывался в развалины. Обгорелые развалины ещё не подёрнулись белым снежком, но дымков над ними уже было не видать. Похоже-таки, третьего дня пожарище…
И ни звука. Ни единого звука. Страшней, чем на кладбище.
— Поедем отсюда, госпожа моя…
Княгиня вновь бледно улыбнулась уголком рта.
— Думаешь, в других меслах не то? Ты сам сказал давеча — привыкать нам надо.
Витязь крякнул. Ладно…
— Будь по-твоему. Поглядим.
Деревня была выстроена в две нитки, то есть по обе стороны проезжей дороги, огороды и поля уходили к лесу. Витязь поморщился — открытое место…
Откуда-то вывернулась кошка, глянула на проезжавших дикими глазами.
— Кис-кис… — машинально позвала кошку княгиня.
Но несчастное животное, похоже, напрочь утратило всякое доверие к людям. Без звука кошка метнулась куда-то в кусты, пропала.
— Слышь, Вышатич… — похоже, молодой женщине было невтерпёжь молчать, такую жуть навевала мёртвая деревня — У нас тут один калика перехожий был летом… Помнишь, такой кудлатый, а на самой макушке гуменцо? Из Афона шёл…
— Был такой — подтвердил Ратибор, припоминая.
