Только птицы лохматые, воя,промелькнут, устрашая, грозя,за плечами центрального бояодноствольные наши друзья.Наша молодость, песня и слава,тошнотворный душок белены,чернораменье до лесосплава,занимает собой полстраны.Так и мучимся, в лешего веря,в этом логове, тяжком, густом;нас порою пугает тетеря,поднимая себя над кустом.На болоте ни звона, ни стука,всё загублено злой беленой;тут жила, по рассказам, гадюкав половину болота длиной.Но не верится все-таки — что бытишина означала сия?Может, гадина сдохла со злобы,и поблекла ее чешуя?Знаю, слышу, куда ни сунусь,что не вечна ни песня, ни тьма,что осыплется осень, как юность,словно лиственница, Кузьма.Колет руку неловкая хвояподбородка и верхней губы.На планете, что мчится воя,мы поднимемся, как дубы.Ночь ли,осень ли,легкий свет ли,мы летим, как планета вся,толстых рук золотые ветвинад собой к небесам занеся.И, не тешась любовью и снами,мы шагаем, навеки сильны;в ногу вместе с тяжелыми, с нами,ветер с левой идет стороны.И деревьев огромные трубына песчаные лезут бугры,и навстречу поют лесорубыи камнями вострят топоры.
1933
ЭДУАРДУ БАГРИЦКОМУ
Так жили поэты.
А. БлокОхотник, поэт, рыбовод…А дым растекался по крышам,И гнилью гусиных болотС тобою мы сызнова дышим.Ночного привала уютИ песня тебе не на диво…В одесской пивной подаютС горохом багровое пиво,И пена кипит на губе,И между своими деламиВ пивную приходят к тебеИ Тиль Уленшпигель и Ламме.В подвале сыром и глухом,Где слушают скрипку дрянную,