— Успел, — Трошкин вдруг шагнул вперед, а затем ей за спину.
Случившееся в следующие несколько секунд почти не отложилось в памяти у Шурочки. Она запомнила лишь выкрик «Девчонку не зацепите!», удивленный взгляд медленно оседающего на палубу европейского лейтенанта и дымок, курящийся над маленькой дырочкой в центре его лба. А еще вокруг сверкали сполохи выстрелов. Их голубоватые молнии мелькали настолько близко, что Шуре казалось, будто она объята холодным пламенем. Выстрелы были, конечно, горячими, но ни одна вспышка не задела даже одежду девушки. И еще кричали и падали солдаты. Некоторые из них тоже стреляли, но всё куда-то не туда и попадали только в стены, то есть, в эти… переборки. А вот майор и двое его бойцов стреляли сразу с двух перекрещенных рук, во все стороны и ни разу не попали в стену. Только в европейских солдат.
От страха Шура не могла пошевелиться. Под конец сражения она догадалась зажмуриться, но так стало еще страшнее, и она вновь открыла глаза. В отсеке всё стихло. Больше не шипели, рассекая плоть, лучи, не падали с глухим стуком безжизненные тела и не кричали умирающие. В свете потолочных ламп слоился удушливый дым. Его сизые облака медленно вытягивались в сторону вентиляционных решеток. От сильного запаха паленых волос, пластика, ткани и запекшейся крови Шурочку затошнило. Она почувствовала, что к ее ноге привалилось что-то тяжелое и мягкое. Шура обмерла. Посмотреть вниз просто не хватало смелости. А что, если там по щиколотку крови? И внутренности повсюду, как было у Барта…
— …Костыль, Бабин, рапорт!
— Всё в порядке, господин майор! Целы. Противник уничтожен. Гражданских жертв нет. Один пленный.
— Вот и отлично. Ну что пялишься, Куценко? Не видел никогда огневого боя в ограниченном пространстве? Чему вас там, на Европе, учат? Связь с Землей мне, быстро!
— Да-да… конечно… господин майор…
…Хочешь не хочешь, вниз посмотреть пришлось.
Девушка опустила взгляд. Рвотный позыв подкатил к горлу, но стошнило Шуру не сразу. Наверное, из-за открывшейся перед взором ужасной картины на какое-то время отказали все рефлексы, даже рвотный. Солдаты лежали повсюду. К ее ноге доверчиво прижался щекой один из пилотов. Он будто бы спал, безмятежно и сладко. Вот только вместо левого глаза у него дымился запекшийся кусок чего-то желтовато- красного, а волосы на затылке почернели от крови и копоти… Шуру наконец-то вывернуло наизнанку. Она беспомощно всплеснула руками, пытаясь сохранить равновесие, но не удержалась и рухнула на четвереньки. Левая рука попала в лужу крови, а правая уперлась в обожженное лицо еще одного пилота — импульс прошел вскользь, вспоров кожу. Из запекшейся раны торчала желтоватая скуловая кость. Шура наконец-то обрела способность двигаться и, поднявшись на дрожащие ноги, бросилась прочь из отсека. У двери ее снова прополоскало, и она так и не завопила. Хотя орать хотелось благим матом. Влетев в кубрик, она заперла дверь и забилась в самый дальний угол — в изголовье своей койки. Только тогда от горла откатился ком, и она разрыдалась.
Почему люди такие жестокие? Почему нельзя убеждать друг друга иначе?! Чем они, в таком случае, лучше монстра и садиста Щукина?! Они, такие благородные и романтические… из свиты самого Великого Князя… Что случилось с миром? Почему справедливость утверждается таким неправедным способом? Где лучшие качества человечества: любовь, сострадание, доброта? Может, те «золотые» люди на этот случай и припасены неизвестными провидцами? Чтобы заменить собой нынешних людей, когда они окончательно озвереют. Может, так всем и надо?
Шура рыдала громко и очень горько. От ее всхлипываний даже очнулся Краузе. Он воспринимал окружающую действительность не слишком отчетливо, поскольку автомедик впрыснул ему в кровь целый коктейль из антибиотиков и обезболивающих средств, но Шурочку рассмотреть он сумел.
— Шура, вы плачете? Что случилось?
— Они… всех убили… — плечи Шуры тряслись от безудержных рыданий. — Они не давали… им связаться с Землей… чтобы рассказать о новой армии Щукина…
— Кто не давал? Европейцы?
— Да…
— И земляне их убили?
— Да…
— Всех? — Краузе даже приподнялся на локте. — Втроем?!
— Всех, кроме одного пилота, — Шура подняла на Альфреда красные глаза. — Я на всю жизнь запомню этот запах… Зачем, Альфред?! Зачем так делать? Мы же не звери, мы можем говорить! Неужели нельзя договориться?!
— Понимаешь, деточка… — Краузе пожевал губами и, тяжело вздохнув, снова упал на койку. — Я не знаю. Спроси у майора.
— Я боюсь… — призналась Шурочка. — Я теперь уже не уверена, что Щукин был худшим из зол.
— Зря ты так, — тихо проговорил Краузе. — Щукин тебя пытал… и меня, а майор и его солдаты нас спасли.
— А после убили всех остальных!
— Это был честный бой.
— Ну и что?! Они же стреляли в своих, в людей!
— А Щукин издевался не над людьми? — удивился Альфред.
— Над людьми, но для него мы… не свои, вот в чем разница, — Шура почти перестала всхлипывать, и в ее голосе появились холодные нотки. — Вот почему его жестокость не вызывает у меня такого отвращения, как жестокость этих спецназовцев. Простите, Альфред, я, наверное, несу полную чушь… Я очень устала… Простите…
Она улеглась на живот и уткнулась в подушку. Еще некоторое время она протяжно вздыхала, но это происходило уже во сне.
