прошлась по комнате, карикатурно изображая своих обидчиц.
Глава как-то неловко рассмеялся на ее злую шутку и, продолжая ей подыгрывать, в притворном восхищении, нараспев сказал:
— Видел я, как ты их здорово разделала! Прямо разрисовала под орех! Фонари у них — во какие! — И, прикладывая кулаки к глазам, он показал ей, какие у них фонари.
Оба от души захохотали. На них вдруг напал приступ бесшабашного веселья. Они корчили рожи, фыркали, гримасничали и дурачились, как дети, на равных. И в этой внезапно возникшей игре, в атмосфере равенства и доверия, когда общение между людьми становится праздником доброго человеческого духа, когда в намерениях и мыслях царят добро и любовь, Глава совсем забылся. Его сознание и чувства совершенно освободились от груза забот, стали легкими и чистыми, словно вернулись в мир далекого младенчества.
Но это благотворное состояние было недолгим. Задремавшая в подсознании мысль вновь ожила и вернула Главу в тяжкую реальность. Сердце его заныло в тревожном предчувствии. В воображении встала жуткая картина расправы над неопытной в делах общения молодой женщиной, чья юная душа так неразумно вознеслась в гордом величии материнского инстинкта над обезумевшей от страха толпой. Он понял отчетливо, что его карающая миссия неуместна, что она рождена недоразумением, что в решении конфликта есть только один путь — поиск примирения.
«Надо попытаться убедить ее в необходимости мира с обществом, даже если оно ей ненавистно. Но как? Она считает себя правой в споре. В этом — заблуждение. В этом — корень конфликта… Я должен развеять ее заблуждение!..»
И он начал осторожно, как бы издалека:
— Это хорошо, что ты не даешь себя в обиду… Но вот камеры у телевизионщиков зря разбила. Хорошая была техника! Жаль!
— Когда наводят на дочь камеры, она пугается, — объяснила она, запросто опрокинув его маневр.
— Почему пугается? Ведь они вели свои передачи скрытой камерой, — возразил Глава, выискав брешь в ее логике.
Но она снова нашлась:
— Камеры излучают волны, а она их, видимо, чувствует, — и, не дав ему возразить, прибавила новый довод: — Да и мне самой не очень-то приятно сознавать, что за тобой следит скрытая камера. Никогда не знаешь: идет или не идет передача. Ведь меня могут показать на экране бог знает в каком виде.
Она усмехнулась с лукавинкой в глазах и, слегка смутившись, быстро застегнула на халате верхнюю пуговицу.
— Жаль, что ты все понимаешь по-своему, — сокрушенно проговорил Глава, потерпев поражение и в этой попытке. Но, не смирившись с провалом, он продолжал наступать.
— Народу необходимо видеть твою дочь каждый день хотя бы на экране. Она для нас всех — Великая Надежда! Великая Вера и Жизнь! А ты этого не хочешь понять. Не желаешь!..
Увидев на глазах ее проступившие слезы, он принял их за знак раскаяния и предложил:
— Давай мы покажем дочурку на уличный экран? Ну не сегодня, так завтра, послезавтра! Разок в неделю будем показывать! А то ведь слухи разные ходят… — И Глава, совсем повеселев, заглянул в глаза молодой матери.
Но она сухо отрезала:
— Нет! Я этого не позволю! — И со злостью объяснила: — Слухи распространяют журналисты да старухи из дурацкого «общества». Старухам надо оставить дочь совсем без родителей. Они уже оставили девочку без отца. — «Присутствие в спальне мужчины угрожает здоровью девочки…» А он ей — отец родной! Об этом они подумали? Ну не идиоты ли, скажите? Теперь они хотят лишить ребенка и матери. У них на это глупости хватит! Но не бывать по-ихнему!
После такого категорического заявления Глава увидел, что исчезла и малейшая тень надежды на примирение. Сухо, с обидой он возразил:
— Их действия ты воспринимаешь через свое заблуждение. Всех считаешь врагами, а они заботятся о твоем ребенке…
Она перебила его:
— Раззаботились! Так заботились, что и про меня забыли! Что я ребенку — мать. Что я одна. Совсем одна! — Она всхлипнула.
— Почему одна? А няни? А сиделки? А врачи?
Она как-то странно взглянула на него, снисходительно усмехнувшись, и, кокетливо подняв бровь, с сердцем бросила:
— Да заберите вы их всех от меня с ихними лекарствами, припарками, заботами, а нам верните его! — И она с вызовом, в котором была и мольба, глянула ему в глаза, присев на корточки.
Глава вдруг понял все и, не сдержавшись, рассмеялся.
— Слушай, — смеясь, заговорил он. — Я сегодня же поставлю в Сенате вопрос о возвращении в семью твоего мужа!
— Тогда бегите скорее в Сенат! — Она поцеловала его в лоб.
А он, сообразив, что появился хороший повод для борьбы с ее упрямством, стал клонить разговор к примирению: — Конечно, надо сначала получить разрешение врачей, но я тебе помогу. Ты только обратись к ним с просьбой, а Сенат тебя поддержит.
Она молчала, словно соображая.
А он продолжал гнуть свою линию:
— Еще надо согласие общества, но это совсем дело пустяшное. Ты только скажи им: я согласна с вами помириться! Вот и все! Видишь, как просто? Пойдем вместе и попросим их? — И, улыбаясь от сознания, что конфликт улажен, он протянул ей руку, приглашая пойти в приемную на перемирие.
Но она стояла в нерешительности, о чем-то раздумывая и не подавая ему руки. Потом, покачав головой, резко отвернулась, видимо, разгадав его тактику.
У Главы сразу же исчезла с лица радость. В беспомощном отчаянии упала протянутая рука. Он резко сказал:
— Значит, ты не хочешь, чтобы к тебе вернулся муж, а к дочери — отец…
Она быстро повернулась к нему. Глаза ее расширились от удивления.
— Я?! Я не хочу, чтобы к нам вернулся отец? Да вы серьезно это говорите?
— Конечно! — подтвердил он. — Свое упрямство ты ценишь превыше всего!
— А вы докажите! — защитилась она.
— Я докажу! Ты упряма, как ослица! Я докажу тебе это!
И он, загибая пальцы, стал бросать ей свои доказательства, а она парировала их, словно выпады шпаги.
— Отказалась от услуг нянь — это раз!
— Девочка чувствует чужие руки и капризничает! А ночью они храпят!
— У тебя нарушен сон, а ты не хочешь принимать лекарства — это два!
— Я уже говорила, что лекарство может вредно повлиять на состав молока!
— Девочке необходим медицинский надзор, а ты не позволяешь врачам следить за ее здоровьем. Кризис может повториться. Это три!
— Они замучили своим надзором и меня, и ее. Когда надо будет, я их позову!
— Когда надо! Это могут определить только врачи, а не ты. Они опытные специалисты, а ты — невежда! — взорвался он, теряя дух дуэли.
— Опытные? — она оттопырила губу. — А чего ж они постоянно спорят меж собой, не могут решить, какое лекарство ей лучше подходит? Ничего они не знают, эти специалисты. Только напускают на себя важный вид!
Перепалка могла бы продолжаться. Но Глава до того, как его выбрали в Сенат, сам был медиком, и от ее уничижительных слов о врачах встревожилось профессиональное его самолюбие. Он грубо отчитал ее:
— Ты не имеешь права так судить о врачах! Ты еще до этого не доросла! Они ученые! Они заботятся
