о здоровье твоей дочери! А ты, по глупости своей, не можешь этого понять!
Упоминание об ученых вызвало в ней какой-то неожиданный стихийный всплеск эмоций. Лицо покрылось пятнами, в глазах вспыхнул злобный огонь.
— Вы сказали: «Ученые»? Ах, эти ученые! Ах, как они теперь заботятся о нас! Что ж эти «ученые» раньше-то не подумали? Устроили ад на Земле, а теперь решили, видите ли, проявить заботу! Какие они добренькие, эти ученые!
Глава был поражен не столько злобной тирадой против ученых, сколько осведомленностью молодой женщины. «Откуда она знает? Ведь об этом запрещено рассказывать! Есть специальный закон, вынесенный Сенатом!.. Значит, кто-то нарушил его. Кто-то рассказал ей. Но кто? Зачем? Это же величайшая подлость!»
— Вечно ты путаешь! Ведь не ученые же отдавали приказ! — в полемическом угаре возразил он, однако, тут же спохватился и резко оборвал разговор. — И… не надо об этом!.. Сейчас не надо об этом!
— Ага, вы скрываете от меня! А я все знаю! — с вызовом и обидой проговорила она. — Только мне непонятно: почему я об этом не должна знать?
— Тебе… беречь свое здоровье и здоровье девочки — вот что тебе следует знать! — ответил Глава, пытаясь уйти от начатого разговора, но она крепко вцепилась в запретную тему и вызывающе заявила:
— Я все давно знаю!
— О чем?
— Да о чем вы все так дружно умалчиваете. О том, что произошло на нашей планете и кто в этом виноват. Молчите потому, что совестно в этом признаться! Противно смотреть, как взрослые играют в обман! Кого вы обманываете? Ведь нас, молодых, как говорят, осталось всего человек десять.
Она упрямо, с дерзким вызовом глядела на него, не давая уйти от разговора. И тогда он сказал с откровенной прямотой:
— Да, мы молчим потому, что страшно говорить об этом. Тяжело даже вспомнить! Мы дали себе зарок: молчать! А когда у тебя родилась дочь, Сенат наложил запрет на подобные разговоры!
— Но это называется — скрывать правду! — возразила она и с осуждением добавила: — Хотите закопать правду от потомков — не выйдет! Может, их и не будет, потомков-то, а вы так стараетесь! — Она горько усмехнулась, потом взяла его под руку, подвела к окну и, приоткрыв штору и указав на толпу, попросила: — Прикажите, пожалуйста, этим олухам: пусть не торчат под нашими окнами дни и ночи. Устроили засаду! — И с ехидством: — Передайте им: я не буду рассказывать своей дочери про ваш великий грех, пусть не беспокоятся и спокойненько расходятся по домам.
Глава тяжело вздохнул.
— Если бы у них дома было хотя бы по одному ребенку, разве они торчали бы здесь!
Услышав это, она резонно возразила:
— Разве я виновата, что у них нет детей?
Главу до душевной боли укололи ее слова. Покачав укоризненно головой, он только и смог ответить ей на это:
— Как же ты несправедлива к нам! Пойми: чтобы жить, нам необходимо видеть твоего ребенка каждый день. Слышать его голос. Наблюдать, как он растет. Как он смотрит на мир. На нас.
— Ребенок мой! — с вызывающей гордостью заявила она. — Я его родила!
— Но он единственный на всей планете. На всей нашей Земле! Другого нет. Он не только твой, он — ребенок всего общества! Общества несчастных людей! — Он указал ей на стоявшую внизу толпу, молчаливую и неподвижную.
Она равнодушно взглянула в окно и ничего не ответила. А Глава продолжал:
— Пойми великую истину живущего в этом мире. Мы все смертны от рождения — я, ты, они. Люди рождаются и умирают. Так было всегда: рождение и смерть, смерть и рождение. Эти две великие силы природы, обновляющие жизнь, прошли через сотни поколений человечества. И можно было смириться с неизбежностью смерти своей, твоих родных, близких… Но теперь, когда нет рождения, сознавать, что умирает целое человечество — это невыносимо! Это жутко невыносимо…
Она слушала, не перебивая, закрыв глаза. Когда он умолк, она еще долго была неподвижной, словно ушла в свои далекие думы. Потом вдруг заговорила быстро, с волнением, словно защищаясь от наваждения:
— Нет, нет, это все не то! Разве я виновата в этой жуткой истории? Или мой муж? Или моя дочь? Зачем они разъединяют нас? Хотят разрушить всю нашу семью? Что им надо от нас? Что!? — И, рубанув ладонью в сторону толпы, словно этим жестом она хотела отсечь невидимый трос, связывающий ее семью с несчастьем общества, сказала, и защищаясь, и обвиняя: — Они сами во всем виноваты. Пускай и мучаются теперь. А нас пусть оставят в покое. Да, пусть оставят в покое нашу семью!
«Удивительно! — подумал Глава. — В ней заговорил инстинкт сохранения семьи. Может, Сенат допустил ошибку, удалив из семьи ее мужа на время болезни ребенка? Пострадала семья. А общество? Оно требует оградить семью от людей, от общества. Но это невозможно! Что же делать? Да поможет мне Разум и Любовь!»
— Ты говоришь: оставьте в покое семью! Семье мешает общество. А ведь семья — частица общества! Как колосок в хлебном поле. Как капля в океане. Один колосок без поля погибнет. Капля без океана высохнет. Ты — дочь общества. Разве можно тебе отделиться, уйти от него? Как же ты, дочь человеческого общества, можешь спокойно смотреть на страдания людей да еще и попрекать их в том, что они несчастны? Ты попристальнее погляди на них и поразмысли над тем, что я тебе сказал.
Он вещал, как пророк, как судья, как посредник, старательно вкладывая в смысл слов всю силу убеждений.
Она отошла от окна, села на диван и недовольно проворчала:
— Сами любуйтесь своим обществом. Я им налюбовалась — вот так! Эту толпу сумасшедших очень удобно разглядывать отсюда. И размышлять о той жизни, которую они уничтожили…
Он стоял у окна и глядел на мертвые деревья, которые когда-то были садом. Сейчас их обуглившиеся стволы и сучья с облезлой корой напоминали заколдованных чудовищ из страшной сказки, воздевших к нему в застывшем стоне свои многочисленные руки-ветви, словно молили небо о пощаде.
Стояла середина мая. Когда-то здесь в это время деревья распускали листву. Она была зеленая, нежная, как пух, и радовала глаз приходом весеннего возрождения природы. В зеленой густоте крон копошились, пели, щебетали, устраивая гнезда, птицы. Их было много тогда, разных птиц, и в воздухе непрерывно звучали их восторженные крики. Особенно шумными были воробьи, эти вечные спутники человеческого общежития.
А в первые летние дни, когда природа поднималась новой волной жизни и начиналось ее бурное цветение, воздух наполнялся чудным ароматом. Пчелы, шмели, целые рои других насекомых лакомились нектаром цветов и неустанно трудились, заготавливая дары лета на зиму.
Сейчас не было цветения, не было ароматов; в воздухе, нависнув, застыл ядовитый смог — смешение трупного зловония с резким запахом электрического разряда и нефтяной гари.
Без зеленой листвы, без травяного покрова сад выглядел усохшим безобразным трупом.
Птицы? Если бы уцелели хоть воробьи! Неужели больше никогда не придется услышать веселого птичьего гама, который совсем недавно радовал слух и взор человека, дополняя другие радости жизни.
Глава представил себе, как после смертоносного удара посыпались с неба на землю мертвые птицы. Сотни, тысячи, миллионы, миллиарды мертвых птиц: соловьи, сойки, зяблики, клесты, воробьи, голуби, чайки, журавли, гуси и другие представители великого семейства пернатых.
Глубокий вздох матери вывел его из тяжких размышлений и вернул в реальный мир: тут все еще жила вражда и смертельная опасность.
Глава подошел к молодой матери и погладил ее по голове. Она, отвечая на жест доброты, улыбнулась ему нежно, ласково. И он увидел, как мгновенно стали прекрасными ее глаза. Звонко-синие, с бирюзовым оттенком, они словно отразили полуденный свет солнечного луча, играющего бликами на листьях в лесу или бриллиантовой россыпью на морской волне…
— Хочешь, я расскажу тебе сказку? — в порыве нахлынувшего доброго чувства предложил он ей. — Интересную сказку…
