страшное-страшное, испугалась, что сейчас вы умрете…
Он устыдился:
— Не обращай внимания на мои слезы. Это от старости… нервы пошаливают, — и, повеселев, спросил: — Значит, ты испугалась, что я умру? Тебе было жаль меня?
— А как же! Без вас мне с ними не справиться! — откровенно призналась она.
Он подивился столь резким переходам человеческого чувства и способности людской натуры сохранять вражду и неприязнь даже в самых драматических ситуациях.
— А зачем с ними «справляться»? Может, лучше помириться? Худой мир лучше доброй ссоры! — мудро возразил он.
Она упрямо помотала головой:
— Это вы им скажите!
— Почему только им, а не тебе? — отозвался он и попрекнул: — Ты тоже хороша: довела до слез старого человека…
Заметив на ее глазах блеснувшую слезинку, он торопливо протянул руку:
— Мир! Не будем больше ссориться!
Она пожала его шершавую ладонь, а он поцеловал ее в щеку.
«Мы правы, а не она!» «Я права, а не они!» Все почему-то хотят быть правыми, питая вражду, усыпляя совесть и разум. Кто прав, когда нет мира?
Глава Сената почувствовал головокружение и усталость, которые были следствием перенесенного стресса. Сев на диван, он откинулся на спинку, скрестив на груди руки. Усилием воли стал расслаблять в себе мышечное и нервное напряжение. Внутренним видением он прощупывал уголки своего организма, налаживая в нем нарушенное взаимодействие. Занятие это, однако, не отключило его от размышлений.
Он до сих пор не мог разобраться в перипетиях человеческой натуры, хотя и прожил долгую, полную сложностей и поворотов жизнь. И до сих пор он не понял главного парадокса жизни: почему страсти предпочтительнее разума?
«Почему зло сильнее добра, хотя на стороне добра — и сознание, и чувства? Неужели несправедливость дана человеку самой природой? Неужели человек никогда не познает себя и не научится управлять эмоциями?
А если человеческой цивилизации, как утверждают некоторые философы, давно уготована гибель, и спасти ее не удастся?
Вражда, ненависть, неприязнь! Может быть, это инструмент чьей-то злой воли, возможно, и высшей? Не с ее ли ведома меняются формации в ступенях цивилизации? Тогда есть ли смысл бороться за спасение отжившего или отживающего? Но ведь так можно докатиться до полной инертности!..
Вот у этой молодой матери почему-то нет желания пойти на примирение с обществом. А ведь она по социальным и биологическим законам — дочь этого общества. Непостижимо!
Или почему у общества не хватает разума и любви, чтобы преодолеть чувство вражды и неприязни и найти путь к сердцу дочери своей в такой трагический момент?
А в сказках почти всегда добро побеждает зло, и сказку создали люди. Значит ли это, что в мечтах и ожиданиях своих люди лучше, чем в реальной жизни?..»
Из размышлений его вывел вопрос:
— Вы согласны с мнением, что Джордж якобы сам виноват в своей смерти?
Смысл вопроса настолько был далек от значительности раздумий Главы, что тот не сразу сообразил, почему сейчас надо спрашивать о Джордже.
— Какой еще Джордж?
— Специалист по энергопитанию Дворца! Джордж! Который здесь следил за работой кондиционеров и всей осветительной и обогревательной системы. Да вы же знали его!
— Ах, вот оно что!.. Да знаешь ли ты, что именно с его изобретения и началась на Земле катастрофа!
От удивления она широко раскрыла глаза. Ее так ошарашило сообщение Главы, что она не нашлась, что сказать. А Глава Сената, по натуре человек совсем незлорадный, испытал вдруг приятнейшее ощущение в душе, словно он наступил на ненавистное семя зла и растер его в порошок…
Она заговорила робко, негромко:
— Он сам был, значит, ученым?.. Странно… Он же так ненавидел всех ученых… Да он называл их «продажными душами» и «гнусными рабами военно-промышленного комплекса»!..
— Джордж хорошо знал себя! — невольно вырвалось у Главы.
— Вот почему он так боялся людей!
— Именно: боялся! И как трус ненавидел их! — поправил ее мысль Глава.
— Да, он говорил: «Чувствовать себя счастливее можно только вдали от людей…»
— Он случайно не предлагал тебе бежать с ним?
— Да, — призналась она и с удивлением взглянула на Главу, словно тот читал ее мысли. — Он предлагал мне…
— Ах мерзавец! — выругался Глава. — Зачем же он предлагал тебе это?
— Чтобы мы были с ним счастливы. Он сильно полюбил меня. Он говорил: «Меня может спасти только ваша любовь…» Он называл меня на «Вы»… Он… он очень переживал, что не может быть моим мужем и отцом нашего ребенка…
— Так! — злорадствовал Глава. — Так что же делал и говорил дальше тебе этот горе-любовник?
— Он стоял на коленях и плакал.
— Где это было? — спросил Глава.
— Здесь, — ответила она.
Глава глянул на нее с подозрением, не веря.
— Да, здесь. Это было один раз. Он боялся сюда заходить. Он боялся всего и всех. Боялся скрытых телекамер. Боялся врачей, боялся вас.
— Значит, гнать отсюда врачей, бить камеры и прочее — это он тебя научил?
— Нет, нет, не подумайте, это я сама! Для меня дочь дороже всего на свете. Дороже всех, знайте! — И она с нежностью бросила взгляд на дверь спальни.
— Слава богу! — вырвалось у Главы.
— Но мне жаль Джорджа, — с печалью проговорила она. — Он был какой-то необыкновенный, не такой, как все. Он любил меня и хотел быть счастливым!
— Да? — Глава еще чувствовал себя в образе Победоносца над раздавленной гидрой. — Это счастье было не для него! Мать-природа не допустит, чтобы сотворивший зло был прародителем новой жизни! Напрасно он надеялся быть счастливым! Если бы он сеял хлеб, как твой муж, он мог бы рассчитывать на милость природы! — Глава поднял перст. — Нельзя быть счастливым средь несчастья, сотворенного тобой! Он даже этого не понял! — И Глава ехидно хмыкнул: — Ученый-любовник! Дон-Жуан без перьев! Петух без хвоста.
Он прошелся по комнате с видом победителя Трои.
— Как это странно: любил, а сам покончил с собой, — проговорила она с болью. — Разве влюбляются для того, чтоб умереть? А я думала: любовь дает силу и жажду жить…
Главе стало жаль ее за то, что прекрасное чувство пришло к ней в такое трудное время, что это чувство зажег в ее сердце эгоист.
— Понимаешь, ему было легче умереть, чем жить. Самоубийство было для него избавлением от душевных мук. Нелегко видеть каждый день ужасное дело рук своих! Видеть и думать: «Это по моей вине умирает Человечество!» Тут совесть не выдержит! — он вздохнул. — Это невыносимо. Можно сойти с ума. У него был один путь — умереть.
Женщина слушала его с болезненным вниманием. На глазах блеснули слезы.
— Но ведь он любил меня! Вы не верите?
— Верю. Но, когда полюбил, жизнь для него стала еще более невыносимой. Любовь открыла ему глаза, и он понял, что не будет ему на этом свете счастья. — Глава опять не удержался от злорадства. — Так и надо! Сеявший зло от зла и погибнет!
