Вперед выступил Молчун:
— Мне чужого не нужно, но обрезанную ефимку не возьму, — сказал он и протянул на ладони отрезанную по краям монету.
— А мне самые затертые дали, — пожаловался Кнут.
— Соберите все деньги, я сам разделю, — тоном, не терпящим возражений, сказал Минин. — Кто не все вернет, и долю не получит, и я с него своими руками шкуру спущу.
Таким решительным народного героя мне еще видеть не доводилось. Взгляд его был жесток и непреклонен. Волонтеры, пряча глаза, начали ссыпать монеты на запачканную тряпицу. Кузьма подобрал с земли яблоко раздора и, не оглядываясь, пошел к избе.
Виноватые ратники гуськом двинулись следом.
— Я хотел по справедливости, — ища у меня сочувствия, сказал Крайний, — а он чего-то, того...
Кашу ели молча. Никаких вопросов о дележе Минину не задавали. Бойцы выплеснули эмоции и теперь готовы были подчиниться любому решению арбитра. После обеда Кузьма разложил деньги по равным кучкам и Кнут, стоя спиной к столу, называл, кому какая из них достанется. Против Божьего промысла никто не возражал.
Вскоре дождь, наконец, кончился, и в прогалины начало проглядывать солнце.
— Седлать! — приказал Минин, беря командование в свои руки.
Волонтеры без промедления бросились седлать лошадей. Никто ни с кем не разговаривал. Златой, вернее, будет сказать, серебряный телец расколол наше единство. Парни обменивались такими злыми взглядами, что было ясно — инцидент еще далеко не исчерпан.
— Я назад в Семеновское не согласный, — неожиданно заявил Ефим, когда настало время выезжать, — не пойду больше в крепость. Было видно, что решение далось ему с трудом, а драка явилась лишь катализатором. — Пусть кто хочет, тот и бежит до материной юбки.
— И я, и я не согласный, — поддержало его несколько голосов.
Мне, собственно, было все равно, вернутся ли крестьяне в крепостное состояние, или нет. Исключительно из добросовестности предупредил:
— Время нынче смутное, трудно вам будет, в общине легче будет выжить.
— Хоть день, да мой! — упрямо ответил Ефим. — В казаках не хуже, чем в крестьянах.
Как часто бывает, шальная копейка враз переменила психологию и нестойкие жизненные принципы ее обладателя. Небо вдруг показалось в алмазах, жизнь яркой и праздничной.
— Денег вам на всю жизнь не хватит, кончатся, что будете делать? — спросил Минин.
Ефим скептически хмыкнул и будто невзначай покосился на свое «обмундирование» и оружие.
— Кончатся — добудем, — насмешливо произнес он. — Ну, кто со мной?
Четыре человека, не раздумывая, подошли к нему.
— А вы что будете делать? — спросил я Ивана Крайнего и остальных волонтеров.
— Я в Москву подамся, — пряча глаза, ответил Иван, — в стрельцы пойду.
— А мы по домам, — ответил за оставшихся рассудительный Крот, — нам казачить да разбойничать не по-христиански.
Все уже сидели в седлах и осталось только разъехаться. Однако вбитая с младых ногтей привычка подчиняться была столь сильна, что никто без разрешения не осмеливался начать действовать. Я не знал, что лучше для этих парней, вернуться в зависимое, крепостное состояние или проявить инициативу и пуститься в бурное, как говорится, житейское море без руля и без ветрил.
— Ну, что же, у каждого своя судьба. Бог вам в помощь, — только и сказал я.
Распад команды создавал нам с Мининым определенные трудности по части транспортировки казачьего сундука, но теперь, когда мы оставались вдвоем, можно было разобраться с его содержимым и перегрузить ценности, если таковые там окажутся, в более подходящую тару.
— Прощайте всем, — поклонился честной компании Ефим и со своими сторонниками, не оглядываясь, направился в объезд подворья к лесу.
Крайний, не произнеся ни слова, молча поклонился и ускакал в противоположном направлении. Остались только мы с Мининым и идейные хлебопашцы.
— Ну, и нам пора, — сказал Крот, ставший неожиданно для себя лидером группы, — прощайте и спасибо за все. Не поминайте лихом!
— Прощайте, — ответили мы с Кузьмой.
Перед расставанием я посоветовал волонтерам не выезжать на большие дороги и пробираться проселками.
— И к себе в деревню пока не показывайтесь — переловят стрельцы, — добавил Минин.
Крестьяне уехали, и мы остались вдвоем.
— Вскроем сундук? — предложил я.
Весил этот хранитель казачьих тайн килограммов шестьдесят. Упаковали его капитально и залепили так, чтобы в него не попала вода.
— Неужто здесь столько золота? — нетерпеливо спросил народный герой, — это какие же деньжища! Царская казна!
