Автомобилей на улице было мало, зато извозчиков предостаточно. Моя замечательная шинель никак не укладывалась в их представление о кредитоспособности, поэтому мне пришлось показать недоверчивому «Ваньке» полтинник, чтобы он согласился отвезти меня в ювелирную лавку.
— Тебе лавку, какую — побогаче или которая победнее? — спросил он, с усмешкой разглядывая мое нестандартное платье.
— В среднюю, — ответил я.
Ювелирный магазин, куда меня привез извозчик, был совсем небольшой. Собственно, даже не магазин, а комнатка с одним прилавком, за которым сидел старый еврей в ермолке и толстых очках, Ни посетителей, ни продавцов здесь больше не было. Ювелир посмотрел на меня сквозь очки красными усталыми глазами. Мой потрепанный внешний вид его никак не тронул, и он любезно улыбнулся:
— Вы сегодня у меня пятый, можно сказать, юбилейный покупатель. Чем имею вам быть полезным?
— Хочу предложить вам кое-что купить, — сказал я, подходя к стойке прилавка.
— Нет, вы скажите мне, что теперь за времена?! — заговорил ювелир, обращаясь к невидимой аудитории. — Все хотят что-то продать, и никто не хочет ничего купить! Так что вы, молодой человек, такого хотите продать, чего у меня нет?
— Вот эту брошь, — ответил я, кладя перед ним брошь в виде бабочки необыкновенно тонкой работы с красными рубиновыми глазами и золотыми крылышками, осыпанными брильянтовой пылью.
Старик уставился на изделие и долго изучал его сквозь очки, не прикасаясь к нему руками. Потом поднял на меня свои увеличенные линзами глаза и иронично спросил:
— И это вы носите просто так в кармане?
— К сожалению, футляр затерялся в дороге, — в тон ему ответил я.
— Да, это, я вам скажу, интересная вещь! — задумчиво произнес старик. — Я даже не буду у вас, молодой, человек спрашивать, не налетчик ли вы. Даже если и вы налетчик, чего я, упаси боже, не думаю, налететь на такую бабочку вы все равно не смогли бы. Просто потому что такие бабочки по столовкам Моссельпрома и Мособщепита не летают. Вы вообще знаете, сколько эта брошь стоит?
— Знаю, — ответил я, — она бесценна.
— Хороший ответ, но тут вы ошиблись. Вы знаете, кому она раньше принадлежала?
— Понятия не имею.
— Ее подарил молодой Николай Александрович юной Матильде Феликсовне. Но, заметьте, я не спрашиваю, почему она у вас здесь в Москве, а сама Кшесинская в Париже. Я хочу у вас спросить совсем другое, что вы хотите получить за эту вещь?
— Ровно половину от того, сколько она стоит на самом деле.
— Тоже хороший ответ, не будь я дядя Гриша Блиндерман. А знаете, что я вам на это скажу?
Старик был забавный, я никуда не спешил и слушал его треп без раздражения.
— Вы предложите мне четверть стоимости.
— Вы умный молодой человек, но скажу вам, положа руку на сердце, я и этого не смогу сделать. У меня просто нет таких денег,
— Жаль, — сказал я и протянул руку за бабочкой. — Попробую продать в другом месте.
— Вы думаете, там вам дадут больше? — покачал он головой и накрыл украшение своей желтой, пухлой ладошкой — Вам там могут вообще ничего не дать, да еще и вызовут ГеПеУ. Вы сначала послушайте, сколько я вам могу предложить, а потом делайте что хотите.
— Так что я здесь делаю? — спросил я. — Я только и делаю, месье Блиндерман, что вас слушаю и ничего от вас не слышу!
Моя пародия на одесский говор ювелира насмешила, и он назвал сумму:
— Я могу вам дать семь тысяч, и хотел бы узнать, что вы на это скажете?
— Я скажу — да, что мне еще остается сказать, когда нужны деньги, дай бог, что бы вы так жили!
Старик смахнул брошь в невидимый ящик стола и отсчитал мне кредитные билеты. Я, не пересчитывая, сунул их в карман.
— А еще у вас что-нибудь не найдется от мадам Кшесинской?
Я подумал, что семи тысяч нам с Дашей пока хватит с избытком, и отрицательно покачал головой.
— Как только она вспомнит о любимом племяннике, так я сразу к вам.
На десять тысяч, украденных Паниковским у комбинатора Корейки, Остап Бендер открыл контору «Рога и копыта» и купил пишущую машинку, я же на свои семь поменял платье, подстригся в хорошей парикмахерской на Арбате и приобрел целую авоську деликатесов, и у меня еще осталась половина суммы. Потом я вернулся в комнату Ордынских.
За беготней и новыми впечатлениями, я как-то отстранился от проблем Дашиного отца и только тогда, когда открывал входную дверь — у меня тревожно екнуло сердце. В коридоре было все так же темно и запашисто. Непотревоженная Верка прозевала мой приход, так что во вторую от входа дверь я пронырнул незамеченным. В комнате почему-то было темно и по-прежнему сильно пахло лекарствами.
— Даша, это я! — сказал я шепотом
— Папа умер, — откликнулась она тихим, ровным голосом.
— Господи, — только и нашел, что выговорить я.
