— Денежки давай, — потребовал он.
С денежками у меня была загвоздка. Полученные когда-то от Марфы Оковны антикварные монеты средневекового образца я давно потерял. А современные деньги старик не жаловал.
— Нет, у меня, дедушка, тех денежек, что тебе нужны, — честно признался я. — Специально для тебя готовил, да так случилось, не сберег Если хочешь, возьми вот эти, с пролетариями. Они из чистого серебра.
Я протянул ему горсть серебряных советских полтинником с изображениями кузнеца. Леший монеты принял и долго рассматривал, одну даже попробовал на зуб.
— Нет, эти не хороши, — сообщил он, но, как за ним водилось, на вернул, а засунул себе за пазуху.
— Других нет, если разживусь, в другой раз отдам.
— Врешь ты все, — недовольно проворчал старик. — Жадный ты очень!
— Говорю, нет, значит, нет, — рассердился я.
— Тогда пуговицу отдай, — вдруг сказал дедок. — А лучше пару.
— Какую пуговицу? — не понял я.
— С поддевки.
Не успел я глазом моргнуть, как он оторвал две пуговицы с моего обшлага. Несмотря на то, что инженерская тужурка порядком обтрепалась, мне от такой бесцеремонности стало обидно. Однако, я благоразумно промолчал. Пуговицы на ней были не форменные с царскими орлами, а как на френчах, большие, обшитые материей Леший с удовольствием их рассмотрел, потом вытащил из-за пазухи отточенную железку, выполняющую, по-видимому, роль ножа, и спорол ткань. Тускло блеснуло золото. Я с удивлением увидел, что у него на руке лежит старинная золотая монета. Я оторвал еще одну пуговицу и тоже срезал ткань, теперь и у меня в руке был золотой. На нем было написано «gulden».
Я вспомнил, что во времена, когда у нас в России еще не чеканились свои монеты, в обращении были деньги европейских стран. Кто догадался пришить к сюртуку такие ценные пуговицы, можно было только гадать. Скорее всего, прежний хозяин так спрятал золото от реквизиции, но не учел большевистской жадности революционеров.
— Дай еще, — алчно блеснул глазами старикан.
— Перетопчешься, — сурово ответил я, пряча монету в карман. — Ты мне должен за то, что я тебя освободил от разбойников.
— Значит, не хочешь подарить? — грустно спросил дед, впервые теряя свой наглый задор.
— Мне деньги самому нужно, — поскряжничал я, — ты и так богатый.
— Ладно, я просто так спросил, тебя проверил, — неожиданно легко согласился леший. — Я тебя и так проведу, за тебя один человечек уже меня просил…
— Что за человек?
— Это мне не ведомо, а тебе и вовсе знать незачем, — опять вернулся к своей неприятной манере разговора старик. — Ты, слышно, его врага извел…
— Хоть скажи, каков тот человек из себя? — пристал я к деду.
— Ты все болтать будешь или со мной пойдешь? Он мне открываться перед тобой не наказывал.
— Пойду, только укажи куда. Да скажи, сколько мне времени идти?
— Кругами ходить, так и за год не доберешься, собирай торбу, так и быть, провожу.
— Сейчас я не могу, со мной еще женщина должна перейти, она меня в деревне ждет.
— Ты, я погляжу, совсем бабником стал, — укоризненно сказал старик. — Жену, небось, совсем забыл?
— Ты откуда про мою жену знаешь? — набросился я на него, схватив за ветхую рубаху.
— А я и не знаю, это я так, к слову, поинтересовался, — ответил он, отстраняясь от меня. — Ты меня руками не лапай, у меня другой одежи нет. И что за бабу ты с собой тащишь?
— Не бабу, а женщину. У нее в этом времени большие неприятности, отчасти по моей вине. Ей здесь грозит…
Однако, он меня слушать не стал и перебил на полуслове:
— За нее три пуговицы отдашь, деньги вперед!
— На, подавись, — сказал я, аккуратно отрезая ножом от тужурки еще три пуговицы.
— Вот и ладно, — довольным голосом сказал он. — Иди за своей бабой, так и быть, пропущу.
— А где мне тебя искать, здесь же?
— Незачем меня искать, когда надо, я тебя и сам найду. Пить будешь, или я сам допью? — спросил, он и, не дожидаясь ответа, вылил в рот оставшийся самогон,
Я следил, как жидкость, булькая, исчезает в его горле и позавидовал таким навыкам пития.
— Веди бабу, — сказал он, — пока я добрый.
— Так ведь темно уже, может быть, завтра с утра?
— Ничего, туточки все рядышком, — загадочно сказал он, — Собирайся.
Я сложил в сидор свой нетронутый ужин и встал на ноги. Деда нигде не было, он по своей привычке
