— Я тоже хочу перемолвиться словом с Шатуном.
— Садись, коли так, — протянул ей руку Искар. — Вороной выдержит двоих.
Ляна с готовностью угнездилась за спиной Искара на крупе коня. Отрок свистнул и пустил коня в полный мах, благо утоптанная за ночь тысячами ног поляна позволяла это сделать Впрочем, у подножия холма Искар придержал вороного. Путь предстоял неблизкий, а запалить коня, несущего двойную ношу, труда не составит.
— Сведи меня с Горелухой, — сказал Искар, оборачиваясь к Ляне.
— Горелуха живет в Торусовом городце.
— А из Макошиной обители ее что, изгнали? — удивился Искар.
— С чего ты взял?! — возмутилась Ляна.
— Так ведь Горелуха путалась с Листяной Колдуном.
— Всемиле это и прежде было известно. Нет вины старухи в том, что ее девушкой отдали в логово Шатуна. А к Дарице старуха ушла потому, что та беременна, а лучше повитухи, чем Горелуха, в округе нет. Она и у моей матери роды принимала.
— А отец твой какого роду-племени?
— Не знаю, — нехотя отозвалась Ляна, — а Всемила не скажет. То, что было в жизни простой ведуньи, для кудесницы уже не важно. Теперь Всемила воплощение богини Макоши на земле и живет ее хотениями.
— Боярина Драгутина, значит, выбрала в тайные мужья богиня Макошь, а не кудесница Всемила? — спросил с ухмылкой Искар.
— Помолчи, ерник! — возмутилась Ляна. — Не тебе судить о деяниях богов и их ближников.
Искар не стал спорить с Ляной. Он вообще не обратил бы внимания на этот слух, если бы не дикая ярость Рады. Женка прямо взбесилась, узнав о тайном браке богини Макоши с боярином Драгутином. Хабал пытался ее урезонить, но она твердила одно: убью обоих. Якобы Всемила с Драгутином, чтобы прикрыть свои давние шашни, осквернили священное ложе. Странная женщина эта Рада. Искара сомнение брало: славянских ли она корней? Подозрительные людишки крутились вокруг нее в Хабаловом стане. Сначала Искар думал, что они посланцы Ицхака Жучина, но потом понял, что ошибся в своих предположениях. Люди эти кланялись богу со странным именем Кибела.
— Что это за бог такой? — спросил Искар у ведуньи.
— Это не бог, а богиня, — пояснила Ляна. — Кибела — это одно из воплощений богини Макоши.
— А Аттис?
— Бог Аттис — это сын и муж Кибелы, одно из воплощений бога Велеса.
— Что ж они так в родстве путаются, — осудил богов Искар. — И зачем им столько воплощений? Родился Велесом, так и живи им. Выходит, боги меняют обличье, как оборотни?
— Ты соображай, что городишь, недотепа! — Ляна стукнула Искара по спине кулаком. — Боги не меняют обличье, просто обличье бога недоступно пониманию человека, а потому люди воплощают в камне или дереве только отдельные их черты, которые способны ухватить, и даже имена богов слышат по-разному. Но боги этому не противятся, поскольку во всех своих воплощениях остаются богами.
— И каждый волхв считает, что именно он понял бога правильнее других, — сделал вывод Искар, — а иных-прочих считает дураками и неумехами. А мужи той Кибеле служат?
— Кибеле служат скопцы.
— Не нравится мне такая служба, — покачал головой Искар.
— Будешь путаться с кем ни попадя — много неприятностей наживешь.
— Макоши, значит, скопцы не служат? — уточнил существенное Искар.
— Макоши нужны мужи сильные, как туры, свирепые, как волки, и горячие кровью, как бояре. И не оскопления она от них требует, а здорового потомства. Понял?
— По-моему, ведуньи Макоши правильнее понимают суть богини, чем ведуньи Кибелы.
— Не тебе об этом судить, — рассердилась Ляна. — Слушайся ведунов и доживешь в довольстве и счастье до седых волос, окруженный чадами и внуками.
Усадьба, к которой вороной подвез Искара и Ляну, сохранила только малую часть ограды, а жилище, стоящее в глубине двора, было изрядно попорчено пожаром. Да, по правде сказать, и не было уже жилища, а были три стены, прикрытые навесом. Навес, видимо, соорудили шалопуги, облюбовавшие это место за близость к стольному граду. Летом здесь еще можно было пожить, но в зимнее время Искар никому бы не советовал оставаться здесь надолго без крайней нужды. Тем не менее его не удивило, что сегодня вокруг полуразваленного жилища собрались в немалом числе люди.
— Кто это? — испуганно спросила Ляна.
— Урсские ганы, — спокойно отозвался Искар. — Ичал Шатун уже, наверное, приехал.
В жилище Искар прошел без помех, хотя сторожившие ганских коней урсы с подозрением косились на незнакомого отрока, за которого они приняли зеленоглазую ведунью.
Под жидким навесом, сквозь жерди которого проникал свет, в дальнем углу жилища на грубо сколоченном ложе лежал человек. Искар узнал его сразу по длинной седой бороде и выбеленным временем бровям. Выделанный медвежий череп скалился сбоку от старца, а белая рубаха, прикрывавшая грудь Шатуна, была алой от крови. Вокруг Ичала стояли с обнаженными головами урсские ганы, среди которых Искар опознал Сидока и Годуна.
Годун, плечистый молодой урс, с копной ржавых волос и хищным ястребиным носом, негромко ответил на немой вопрос Искара:
— Кто-то встретил Ичала на пороге жилища ударом меча в грудь, а более мы ничего не знаем.
— Пусть подойдут, — прозвучал вдруг из полутьмы слабый голос.
Ганы удивленно переглянулись: глаза старца были закрыты, да и сам он до сего мгновения не проронил ни слова. Всем казалось, что он отойдет в мир иной молча. Рана его была смертельной, и собравшиеся в жилище урсы это хорошо понимали. Ганы расступились, давая Искару дорогу. Ляна попыталась осмотреть рану старца, но тот удержал ее руку.
— Не ладили мы с Листяной, даром что он был женат на моей родной сестре, — глухо произнес Ичал. — Но это счастье, что наша с ним кровь в тебе пришла в согласие.
— Отрок не тот, — мягко подсказал Ичалу Годун и кивнул головой в сторону Искара, стоящего чуть поодаль.
— Пусть подойдет Искар, — приказал старик, открывая глаза. — И снимите с моей груди божий знак.
Ганы, которых было шестеро, повиновались: двое приподняли старика, а самый старший по возрасту из присутствующих, ган Сидок, снял с его шеи золотую пластину, очень схожую с той, которую Искар нашел летом в полуразрушенном схроне. Недолго думая, Искар снял ее с груди и вложил в руку старца. Ичал поднес к глазам обе пластины и прошептал что-то понятное только ему одному.
— Никто не держал прежде эти знаки в руках одновременно, — хрипло произнес Шатун. — Одна пластина была дана моим предкам, другая — предкам Листяны. И в каждой из этих пластин лишь половина души и имени Лесного бога. Вы поняли меня, ганы? Бог с нами во всей своей силе без изъятия, только когда мы вместе.
— Мы тебя поняли, Ичал, — ответил за всех ган Сидок.
— Пусть эти знаки отныне будут на твоей груди, Искар, и на твоей груди, Ляна, — громко и четко произнес Ичал. — А в ребенке, вами рожденном, пусть сольется кровь наших щуров. И быть вашему сыну первым ближником нашего бога. И пусть потомки щуров, давших этому ребенку свою кровь, никогда не поднимают друг на друга мечи в междоусобицах. Именем бога моего — быть по сему!
Вскинувшаяся было к небу рука Шатуна бессильно упала, а следом с последним хрипом отлетела и его жизнь. Ган Сидок взял медвежью шкуру и покрыл ею холодеющее тело первого ближника Лесного бога.
Из жилища вышли молча, и уже здесь, на свежем морозном воздухе, ган Годун растерянно произнес:
— Темно говорил Ичал. Зачем он двоих отроков повязал именем бога?
— Не отрок перед тобой, ган, а девушка, — усмехнулся в седеющие усы ган Сидок. — Не разобрался ты в полумраке.
