дернула головой и тоже хотела что-то сказать. Но ее опередил Степан Алексеевич.
— Продолжайте, Лаэрт Анатольевич, — сказал он устало. — Что же такое у вас приключилось?
— Да не у меня, а у всех нас! — крикнул учитель физики. — Но сначала на уроке ботаники у Аркадии Львовны! Представляете, и все мы, и вся наша школа, будут показаны в двадцать третьем веке!
Омраченным взглядом директор обвел педагогический коллектив.
— Я думаю, в любом случае нам надо все выслушать до конца, — произнес он терпеливо. — Мы, педагоги, каждый день воспитываем не только учащихся, но и самих себя. В том числе и друг друга. Непедагогично будет не дать высказаться нашему коллеге до конца.
Лаэрт Анатольевич продолжал. Он говорил, сбивался, начинал сначала. Однако не забывал демонстрировать убедительные доказательства. Так, например, он вытащил из кармана мини-магнитофон, собранный в брелоке от ключей. В учительской зазвучал записанный на пленку честный рассказ Кости Костикова обо всех событиях. Лаэрт Анатольевич сбивчиво комментировал, вставлял что-то свое.
Где-то на середине записи Аркадия Львовна встрепенулась.
— Так и есть! — воскликнула она. — Все сходится! Значит, они и были в классе! Теперь я спокойна!
Наконец, в учительской прозвучали Костины слова: «Только об этом никто не должен знать, сами понимаете…», и после этого Лаэрт Анатольевич, сам очень взволнованный, выкрикнул:
— Я сам видел этих ребят из будущего на кухне! Правда, не воочию, а только сквозь стену!
— Сквозь какую еще стену? — угрюмо спросил Степан Алексеевич; и тогда Лаэрт Анатольевич достал из другого кармана портативный интроскоп…
Если бы в самом деле за тем, что происходило тогда в учительской, мог наблюдать кто-нибудь посторонний, все, что началось дальше, должно было бы его немало позабавить.
Сначала с помощью карманного интроскопа педагоги стали по очереди смотреть сквозь стену в класс по-соседству и друг на друга. Потом начался очень шумный разговор, причем все говорили одновременно и подкрепляли свои речи жестикуляцией.
Со стороны учительская походила бы в тот момент, вероятно, на театр марионеток. А закончилось все это действо тем, что педагоги гурьбой высыпали из учительской, чтобы в кабинете физики посмотреть кадры, заснятые телекамерой на метеоплощадке.
Когда же все вернулись в учительскую, здесь продолжалась продолжалась бестолковая и сбивчивая беседа, в которой сталкивались мнения, и повышались голоса. И в конце концов наступила в учительской гробовая тишина, потому что педагогический коллектив тоже во все поверил. Слишком уж неопровержимыми были доказательства.
В этой тишине, которую, казалось, можно было даже рукой потрогать, каждый из учителей стал привыкать к мысли, что все, о чем говорил Лаэрт Анатольевич, — правда. Только такая правда, какую нельзя принять сразу же.
А потом Степан Алексеевич покрутил головой и медленно, философски произнес:
— Да… Что творит с нами научно-технический прогресс! Надо поверить, ничего другого не остается. Но я, знаете ли, всегда готов к любым неожиданностям… я ведь, Знаете ли, и на станции юных техников работал, правда, еще не директором…
— Наверное, в РУНО сообщить надо, — осторожно сказала математичка Елизавета Петровна. — Или еще куда-нибудь. Надо же принять какие-то меры.
— Да нет же нет! — воскликнула молодая преподавательница истории Вера Владимировна. — Вы же слышали — если хоть кто-то еще о них узнает, произойдет поворот в ходе истории! Наконец, это просто некрасиво! — она быстро взглянула на Лаэрта Анатольевича. — Только случай доверил нам чужую тайну, а мы… В глазах Веры Владимировны даже выступили слезы, и она с трудом договорила:
— Я совершенно не понимаю, зачем Лаэрту Анатольевичу, на скромность которого вполне понадеялись ребята-шестиклассники, вынужденные все рассказать ему… зачем нужно было сообщать обо всем этом нам?
Учитель физики застыл от изумления.
— Вера Владимировна, — пролепетал он, — но ведь они снимали все, что происходит в школе. Этот фильм будут показывать в двадцать третьем веке! Как же мы все не должны были об этом узнать?! А будь иначе, разве я кому-нибудь сказал бы…
— Ну и что из того, что нас будут показывать? — спросила Вера Владимировна.
В глазах директора проявилась какая-то еще до конца не осознанная им мысль.
— Вот РУНО нам действительно совсем ни к чему, — задумчиво проговорил он. — Нам и своих приключений вполне хватает. К тому же это неправильно: чуть что, и сразу в вышестоящую организацию. Так что я считаю, в данном случае Вера Владимировна полностью права: каждый из нас должен сохранить случайно доставшуюся нам чужую тайну.
Некоторое время он размышлял. Потом сказал, словно подвел всему итог:
— А нашу школу… что ж, школу эти школьники из будущего пускай и дальше снимают, раз уж начали.
Такая неожиданная мысль застала педсовет врасплох. В учительской снова воцарилась тишина. Только Вера Владимировна ответила:
— Да разве вы не поняли, Степан Алексеевич? Теперь, судя по словам ученика Костикова, они будут скрываться. Они боятся, что их кто-нибудь увидит, и из-за этого изменится ход истории.
— А где это на них написано, что они из двадцать третьего века? спросил директор. — У нас по улицам сейчас и не такие ходят, все ко всему привыкли за последнее время. Надо только дать понять этим ребятам из будущего, что никто из нас никому не доложит, откуда они. И, поверьте, будут они снимать, как миленькие! В конце концов они тоже учащиеся, пусть из другого века. Им дано домашнее задание, которое надо выполнить. Им зачет надо сдавать по натуральной истории. — Степан Алексеевич, да что это вы такое говорите! — изумленно воскликнула Вера Владимировна.
— А говорю я то, — Степан Алексеевич уже принял окончательное решение и встал, чтобы оказаться в центре внимания, — что пусть себе снимают! В конце концов какую школу они снимают? Нашу! Мы не вправе упустить этот исторический момент. Нашу школу увидят в двадцать третьем веке!
Лаэрт Анатольевич с одобрением воскликнул:
— Конечно! Мы входим в историю! Такая возможность! Мы можем показать себя каким-нибудь прапраправнукам — моим, вашим, Степан Алексеевич, вашим, Верочка! Эх, — молвил он потом с досадой, — мне бы только успеть отрегулировать в кабинете молекулярную систему вытирания классной доски. Совсем разладилась, заклинит еще в самый неподходящий момент, когда снимать будут! Неудобно получится, что о нас там, в будущем, подумают?
— Побриться и постричься вам бы тоже не помешало! — в сердцах сказала Вера Владимировна.
— А вот это правильно, — мягко произнес директор. — Я уже собрался об этом сказать. То есть, конечно, не в прямом смысле побриться и постричься, потому что это ваше личное дело, Лаэрт Анатольевич. Хотя, откровенно говоря… Я в более широком смысле, в смысле некоторых других мер…
— Все равно не верю!! — мрачно сказал молчавший до этого преподаватель литературы Петр Ильич. — Не верю! Нет этого ничего, не может этого быть! Все мы начитались этих… сына и отца, то есть братьев… Нам же всем в поликлинику надо!
— Эх вы! А еще литературу преподаете! — возмущенно сказала физкультурница Галина Сергеевна. — Нельзя быть таким ретроградом, чуть что, и в поликлинику!
— Да, приходится поверить, голубчик, — мягко произнес Степан Алексеевич. — Жизнь это не литература, жизнь сюрпризы преподносит. Приходится поверить и, больше того, приходится считаться. Это ведь вам не что-нибудь, а двадцать третий век. Лаэрт Анатольевич в данном случае правильно сказал — что они о нас могут там подумать? Нам же не все равно, каким у нас окажется будущее, а им тоже не все равно, каким было их прошлое. Так что, надеюсь, все со мной согласятся, что…
И директор школы, не торопясь, раздумчиво, начал говорить. После его речи в учительской снова начался шумный разговор, Кончилось же все тем, что директор и Лаэрт Анатольевич снова отправились в кабинет физики, чтобы сообщить об окончательном решении педагогического коллектива Петру и Косте.
А они в свою очередь должны были довести его до сведения людей из двадцать третьего века…
