постоянно болтался вдоль сотни, услуживая то одному, то другому офицеру, которые его очень любили. В первое же утро нашего сидения в окопах Коля отправился из своей траншеи в кукурузу, как говорят солдаты, 'до ветру'. Немедленно от близкого разрыва гранаты ему пришлось удирать в блиндаж, не окончив своего дела. По забавному стечению обстоятельств такая же история с ним произошла во второй и в третий раз, в тот же самый день. Сотня потешалась над мальчуганом и дразнила его тем, что австрийцы решили запретить ему идти 'до ветру'.
Во вторую ночь нашего сидения в окопах неожиданно по всей линии секретов раздалась оживлённая стрельба. Началось, как это всегда бывает, с отдельных выстрелов, перешедших в оживлённую перестрелку, затем в дело вмешалась артиллерия. Вернувшиеся секреты принесли вести, что австрийские цепи вышли из своих окопов и повели наступление вправо от нас, выслав в нашу сторону лишь заставы.
На второй день окопного сидения у Усть-Бискупе, как называлась соседняя деревня, мы, офицеры сотни, в обеденный час с большим удобством расположились в кукурузе позади окопа, закусывая шашлыком и запивая его вином, присланным в бурдюке с Кавказа корнету Шенгелаю. В небе, как каждый день, на небольшой высоте с утра болтался какой-то авион, на который в те времена войска не обращали никого внимания из-за беспомощности и малого значения, которое имела тогда авиация. В середине завтрака, когда бурдюк с кахетинским значительно похудел, мы заметили, что вокруг нас по кукурузе что-то щёлкает со звуком раскусанного ореха. Только через несколько минут кто-то сообразил, что наша кучка стала мишенью для авиона, который расстреливал нас из пулемёта разрывными пулями. Пришлось перебраться в окоп, что было весьма своевременно, так как пули стали уже пылить землёй на скатерть. Из-за того, что аппарат был очень высоко, мы даже не слышали звуки выстрелов.
Вечером нас сменили. Возвращаясь уже знакомой дорогой через селение Усть-Бискупе, мы увидели на площади спешенный Заамурский конный полк, только что вышедший из жестокого боя, в котором он потерял чуть не четверть своего состава. Заамурцы молча угрюмо сидели вокруг костров, физически и морально подавленные пережитым. У Коли Голубева в этом полку был брат, бежавший одновременно с ним из дома, тоже мальчик 15 лет. По просьбе Коли мы с ним подъехали к одному из костров, вокруг которого в понурых позах сидели молчаливые фигуры. Я стал расспрашивать пограничников о боях, на что они отвечали неохотно: недавние воспоминания не доставляли им ничего приятного. Переезжая от одной группы к другой, Коля расспрашивал о брате. Все отвечали незнанием, пока, наконец, какой-то голос из темноты не спросил:
– Это какой же доброволец? Что на Волге к нам пристал? Серёжей звали?
– Да, да, Серёжа, рыжий такой, в третьем эскадроне служил, – подтвердил Коля.
В ответ наступило неловкое молчание, а затем после долгой паузы невидимый голос с сочувствием сказал:
– Ну, паренёк, братишку твоего вчера убили… царство ему небесное. С подпрапорщиком вместе и похоронили.
За три дня стоянки в Усть-Бискупе, где в эти дни собралась в окрестностях вся дивизия, мне пришлось познакомиться с её офицерским, солдатским и конским составом. Это была своеобразная, оригинальная и совсем не похожая на другие регулярные кавалерийские соединения часть. Начать с того, что офицерский состав дивизии отличался необыкновенной пестротой. В шести её полках, из которых каждый имел всего по четыре сотни, служили офицеры гвардейской и армейской кавалерии, артиллеристы, пехотинцы и даже моряки. Были здесь громкие имена, известные кавказские офицеры-рыцари и герои, были совсем дикие и неграмотные прапорщики горской милиции из глухих горных аулов, храбрые и достойные люди в своей среде, но у которых, конечно, офицерского была только единственная звёздочка на погонах. Все старшие офицеры дивизии, штаб-офицеры и командиры сотен были великолепные кавалеристы, преисполненные лучших традиций, так или иначе имевшие связи с Кавказом. Это были грузины князья Багратион, Чавчавадзе, Дадиани, Орбелиани; горцы султаны: Бекович-Черкасский, Хагандоков; ханы Эриванские, ханы Шамхалы-Тарковские; русские гвардейцы: Гагарин, Вадбольский, Святополк-Мирский, граф Келлер, граф Воронцов-Дашков, Лодыженский, Половцев, Старосельский; принц Наполеон Мюрат, Альбрехт, граф Толстой, барон Врангель и другие.
Оригинальная, преисполненная кавказских традиций дивизия, сформировавшаяся в начале войны под командованием брата государя великого князя Михаила Александровича, привлекла к себе многих интересных людей и поистине героев. Князь Радзивилл, бывший офицер Прусской армии, служил в рядах Черкесского конного полка. Владелец огромных имений и родственник нескольких правящих домов, он был поляк по крови, но в начале войны встал в ряды русской армии, считая, что только Россия может дать его родине самостоятельность. Ротмистр Ингушского конного полка Валериан Яковлевич Ивлев, седой и спокойный старик, был никто иной, как известный критик и знаток балета – редактор 'Нивы' – Светлов. Он умер в глубокой старости, в эмиграции, в Париже.
Офицер постоянного состава Офицерской кавалерийской школы Наполеон Мюрат – французский принц из департамента Сены, как у него было написано в послужном списке, – служил помощником командира Ингушского конного полка. Правнук неаполитанского короля и маршала принц Напо, как его звали однополчане, отморозил в Карпатах ноги и остался на всю жизнь калекой. Он также умер в эмиграции, на юге Франции. По-русски он говорил плохо, хотя мать его была грузинская княжна Дадиани.
Светлейший князь Георгий Грузинский – потомок царей Иверии, поступил в Ингушский конный полк добровольцем, из чиновников особых поручений при каком-то губернаторе. Будучи произведённым в офицеры, он стал полковым адъютантом. Как и большинство грузинских аристократов, он был глубоко предан России и считал себя русским не меньше Иванова или Петрова. Попав после революции и гражданской войны в Палестину, князь сделался объектом политических комбинаций англичан, имевших одно время тенденцию, воспользовавшись этим потомком грузинских царей, отделить Грузию от России. Князь Георгий наотрез отказался дать своё согласие на какие бы то ни было махинации, идущие во вред России, и умер в бедности, на скромной должности смотрителя военного кладбища в Иерусалиме.
Есаул Кучук-Улагай, командир сотни Ингушского конного полка, блестящий офицер, черкес по происхождению, по окончании войны сыграл видную роль в Белом движении. Попав в эмиграцию в Югославию, он стал во главе движения в Албании в пользу короля Ахмета-Зогу, который сел на престол этой страны благодаря отряду из русских офицеров, сформированному в Белграде. В этом отряде Улагая служили и другие офицеры Туземной дивизии, поступившие затем на албанскую военную службу. Албанский паспорт спас полковника Улагая в Лиенце при выдаче казачьего корпуса большевикам англичанами в 1944 году.
Вахмистр моей сотни Заурбек Бек-Боров, ингуш по происхождению, до войны служил полицмейстером в Ашхабаде. За какие-то административные превышения власти после ревизии сенатора Гарина он был отдан под суд, но бежал из-под стражи на Кавказ, а затем в Персию. Здесь тогда происходила гражданская война, в которой Заурбек принял участие и скоро стал во главе одной из сражавшихся армий. За все эти подвиги Бек-Боров был произведён в полные персидские генералы, но скоро принуждён был покинуть свою армию и бежать вместе с шахом в Россию. Будучи в нелегальном положении разыскиваемого властями человека, Бек-Боров воспользовался амнистией, данной государем горцам в начале войны, и поступил всадником в Туземную дивизию, дабы заслужить прощение своей вины. К концу войны он был произведён в офицеры и закончил её поручиком, несмотря на свои 60 лет. В полку одновременно с Заурбеком служили офицерами его два сына – ротмистр Султан-Боров, георгиевский кавалер, убитый на войне, и корнет Измаил, младший офицер той сотни, где отец был вахмистром. Из внимания к сыновьям старик, несмотря на свой вахмистрский чин, был принят у нас в сотенном офицерском собрании и сидел, по кавказским обычаям, согласно которому человека чтут по возрасту, а не по чину, на председательском месте.
Состав дивизии, помимо старших командных постов, состоял из офицеров всех родов оружия, переведённых в полки по собственному желанию и сохранявших те чины, в которых они служили в своих основных частях. Только при производстве в следующие чины, уже состоя в дивизии, все они получали чины по кавалерии. Таким образом, в полках были ротмистры, корнеты, штабс-капитаны, подъесаулы, хорунжие и даже лейтенанты и капитаны второго ранга, как, например, мой однополчанин, офицер гвардейского экипажа Картавцев. Моряки же обслуживали и пулемётную команду дивизии в лице офицеров и матросов балтийского экипажа, под командой лейтенанта Дитерихса.
Эту пёструю картину дополняла целая плеяда прапорщиков горской милиции. В большинстве своём
