Сергей Мартьянов
МАКСИМОВНА
1
Поезд шел где-то между Акмолинском и Атбасаром. За окнами мелькали телеграфные столбы, и между ними, то поднимаясь, то понижаясь, тянулись бес-: конечные провода.
С утра в вагоне не умолкала песня:
Песню кончали и тут же начинали снова.
Не пела только маленькая седая старушка в черной вязаной кофте. Она стояла в коридоре у окна и смотрела на голую унылую степь. Лишь изредка появится неуютное селение, промелькнут низкие саманные постройки с плоскими крышами, и тогда вслед за поездом устремляются длинноногие тощие псы. Ожидая подачки, они бегут молчаливо, упорно, медленно отставая от поезда.
— И как тут люди живут? — со вздохом спросила старушка у молоденькой проводницы, подметавшей пол.
— А что? — выпрямилась та и недружелюбно посмотрела на пассажирку. От самого Акмолинска эта старуха держалась в одиночку, ни с кем не разговаривала и вдруг — высказалась…
— Ни садов, ни леса, ни речки. Сколько еду — все пустынь и пустынь.
— Казахстан! А ну, подвиньтесь, мамаша, вымету около вас.
— А мне наговорили — яблоки, апорты…
— Это у нас в Алма-Ате, — проводница широко округлила ладони. — Вот какие!
— Ишь ты! — удивилась старушка, на минуту умолкла, потом спросила: — Скоро мы в это самое Красивинское приедем?
— Ночью. А вы там слезаете?
— Там.
Проводница с любопытством посмотрела на старушку:
— В совхоз направляетесь, да?
— К сыну, — коротко пояснила старушка и, поджав губы, отвернулась к окну.
— А-а! — с уважением произнесла проводница, хотела еще что-то спросить, но, видя, что старушка упорно смотрит в окно, принялась осторожно выметать из-под ее ног мусор.
Над степью быстро угасал закат. Небо беспрерывно меняло окраску. Малиновое там, где скрылось солнце, оно в зените было бледно-зеленым, подсвеченным снизу золотыми стрелами последних лучей. Земля же, серая, в клочьях рыжих кустов, как бы стыдясь своей некрасивости, торопилась быстрее укрыться во тьме.
Ночью поезд остановился на маленькой станции. Это и был разъезд Красивинский. Старушка взяла легкий чемоданишко, вышла из вагона, огляделась. Никто не встречал ее, и старушка еще крепче поджала губы.
Ребята и девчата спали. Они ехали дальше. Только проводница с фонарем в руке крикнула с подножки:
— Счастливо оставаться!
Поезд тронулся, набирая скорость. Один за- другим пронеслись полуосвещенные окна вагонов. Резкий ветер бросал в лицо шлачную пыль. Где-то далеко тявкали собаки. Поодаль, в железнодорожном тупике, светили автомобильные фары, раздавались голоса, лязгало железо, шумели моторы.
Старушка постояла немного и направилась к приземистому станционному зданию, в котором то и дело открывалась дверь, выбрасывая языки света.
— Ну что вы от меня хотите? — встретил ее отчаянный, почти плачущий голос.
Это говорил пожилой казах в расстегнутой форменной шинели, с измученным лицом и ошалелыми от бессонницы глазами, очевидно дежурный по станции.
Старушка робко поставила чемодан и застыла у дверей. В тесной комнате с обшарпанным полом было полно людей, плавали клубы табачного дыма, у стены на корточках сидел паренек в кожаной куртке и полосатой тельняшке.
— Тупик, давай тупик! — наступал на дежурного высокий дородный мужчина в брезентовом плаще, с полевой сумкой в руке. — Ко мне тракторы завтра прибывают, а у тебя тупик занят!
— Ну что вы со своими тракторами? — простонал дежурный. — Сто раз вам объяснял: в тупике разгружаются вагоны для товарища Пилипенко. Куда я их дену?
— Куда хочешь! А тупик давай. Безобразие. Начальнику дороги буду жаловаться. Министру!
— Жалуйтесь хоть в ЦК, товарищ Абрамов. Что я могу сделать? Вон спросите товарища Пилипенко, когда он вам фронт работ освободит?
Тот, кого звали Абрамовым, повернулся к стоящему тут же усатому грузному мужчине с невозмутимым лицом:
— Когда, Пилипенко?
— К утру зробим…
— А если раньше?
Пилипенко вздохнул:
— Людей трошки не хватает…
— А сколько надо?
— Да хлопцев сорок…
— Ладно, — Абрамов повернулся к пареньку, сидящему на корточках. — Кочубей!
— Слушаю вас, Павел Степанович! — вскочил и вытянулся по-военному паренек.
— Живо к палаткам! Подними двадцать комсомольцев, передай мой приказ: галопом к тупику на разгрузку.
— Есть! — Кочубей выбежал из комнаты, даже не взглянув на старушку.
— Ну, вот видите? А кричали… — облегченно сказал дежурный и заерзал на табуретке.
Абрамов тоже подобрел, но для острастки погрозил кулаком:
— Если к утру не освободишь тупик, душу выртясу. Пошли! — Вслед за ним вышли Пилипенко и еще какие-то люди, и никто не обратил внимания на старушку.
Дежурный крутнул ручку телефона и, навалясь грудью на стол, устало сказал в трубку:
— Тридцать второй разъезд?
Старушка осторожно кашлянула, и только тут дежурный заметил ее:
— А вам чего, тоже тупик?
