Сергей Мартьянов
НЕУРОЧНЫЙ ВЫЛЕТ
Василий Сартаков проснулся, когда старинные часы с натужным хрипом и шипением пробили семь раз. Сегодня выходной день, торопиться некуда, но Сартаков, привыкший вставать рано, уже не мог больше уснуть.
Он достал папиросу, закурил и оглядел комнату: стеклянную горку в углу, круглый стол, накрытый тяжелой узорчатой скатертью, огромный фикус у окна в деревянной кадке. Вот уже второй год Василий снимал эту комнату у молчаливой одинокой старухи и мог с закрытыми глазами перечислить, где и какие находятся предметы и вещи. Он уже давно привык к ним и перестал замечать, но сегодня, в это длинное воскресное утро, они как-то сами лезли в глаза. Василий невольно сопоставил уютную домашнюю тишину с пыльным аэродромом, грохотом моторов, бесконечной суетней и многим другим,
без чего немыслима беспокойная профессия пилота гражданской авиации.
Докурив папиросу, Сартаков умылся. Потом надел новенький белый костюм. Собственно, нужды в этом особой не было. С приятелем синоптиком Воробьевым он собирался на Медвежий остров — отдохнуть, выпить, позагорать. Половина города приезжала туда по воскресеньям, и там с утра до вечера было шумно и бестолково как на базаре. Можно просто надеть рубашку и штаны, обуть тапочки на босу ногу. Но Василий напялил костюм, потому что после портновской мастерской ни разу не надевал его: не было подходящего случая.
Он уже хотел выйти на кухню позавтракать, но в это время на улице затарахтел мотоцикл, остановился около дома, и в открытом окне показалась физиономия авиатехника Дукена.
— Василий Давыдович, вас к начальнику!
— Зачем?
— Не знаю. Говорят, срочно надо.
— Полет, что ли? — переспросил Сартаков, мрачнея.
— Не знаю… Я жду вас. — И лицо Дукена исчезло за подоконником.
В кухне Сартакова остановила хозяйка, высокая пожилая женщина.
— Куда это? Вон завтрак готов.
— Некогда, Софья Мироновна. Вызывают.
Он вышел, резко захлопнув дверь.
Дукен уже оседлал мотоцикл.
— С ветерком, Василий Давыдович?
— Угу, — промычал пилот., усаживаясь на заднее сиденье.
Он любил быструю езду, уважал Дукена за его исполнительность и удаль, но сейчас, в недобром предчувствии, был угрюм и неразговорчив.
Паренек понимающе покосился на него.
Через минуту они уже мчались по окраине Усть-Каменогорска, мимо низких бревенчатых домиков.
…В кабинете начальника аэропорта сидел незнакомый Сартакову мужчина с румяным лицом и круглой бритой головой. На нем было теплое пальто с плюшевым воротником и драповые высокие калоши, какие обычно носят женщины и подростки. На v' коленях он держал маленький саквояж, а на саквояже— картуз. К столу была приставлена суковатая палка.
— Вот что, дорогой товарищ, — произнес начальник, разглядывая парадный костюм пилота. — Придется тебе этот роскошный «фюзеляж» сменить.
— То есть?
— Срочное задание, вылетать нужно, а некому. Вот товарища хирурга подбросишь, — начальник кивнул на бритоголового.
Хирург смотрел на Сартакова приветливо, кивая в ответ на каждое слово начальника, и это почему-то сразу не понравилось Василию.
— Куда? — спросил он.
— Нужно на Катон-Карагайские отгоны. Но там нет хорошей посадочной площадки. Так что смотри сам. Лучше лететь до рудника. Оттуда товарищ доктор на автомобиле поедет.
— Ну конечно, конечно! — засиял улыбкой хирург.
— Словом, бери погоду, полетный лист — и к самолету.
— Слушаюсь, — хмуро ответил Василий.
В дверях начальник на минуту задержал его:
— Учти, никаких фокусов. Человек пожилой, известный всему Казахстану.
— Ладно…
По дороге к самолету Сартаков молчал. Рядом с ним ковылял хирург, опираясь на палку. Он оказался не таким уж представительным и был немного смешон в своем теплом пальто с плюшевым воротником и в картузе. Пот так и струился по его толстому розовому лицу, но доктор храбро вышагивал под начинающим припекать солнцем, то забегая вперед, то отставая от пилота.
— Весьма сожалею, голубчик, что испортил вам хорошее настроение. Весьма… — заговорил он, льстиво улыбаясь.
Сартаков что-то промычал в ответ, неприязненно взглянул на доктора. Он не любил болтливых людей.
— Очень, очень, сожалею, голубчик! — сыпал хирург скороговоркой. — Я тоже мечтал о такой прекрасной вещи, как отдых, но нельзя — дело сверхсрочное.
— Что же это за дело? — спросил Василий.
— Апоплексия церебри, голубчик. Перелом свода черепа с явлениями сотрясения и сдавления мозга.
— Ого! — поднял брови Сартаков и перестал сбивать ногою ромашки, растущие вдоль тропы.
У самолета уже возился техник Дукен; мотоцикл его лежал на траве, словно стреноженный жеребенок.
— Ну как? — грозно осведомился Сартаков.
— Сию минуту, Василий Давыдович!
— Повозись мне еще! — прикрикнул Сартаков и стал облачаться в комбинезон, надевая его прямо на новенький белый костюм.
Подошел хирург:
— А вот это вы, голубчик, напрасно.
— Что напрасно?
— Да вот костюм свой не жалеете. Можно было бы съездить домой переодеться.
— Сами же сказали — дело сверхсрочное!
— Мало ли что сказал, — доктор вдруг скользнул по лицу пилота холодным взглядом. — А только геройство ваше ни к чему. Да-с.
— Ладно! Садитесь-ка побыстрее в кабину.
Доктор еще раз осуждающе посмотрел на него и
с неожиданным проворством взобрался на нижнюю плоскость.
— Видали брата милосердия? — ехидно шепнул Дукен и тут же осекся под строгим взглядом пилота.
— Скажи-ка лучше синоптику Воробьеву, что остров у меня накрылся.
— Джаксы!
Придирчиво осмотрев самолет, выкурив последнюю папиросу и затоптав окурок, Сартаков уселся в кабину, проверил наличие бензина и рули управления.
На старте взглянул на часы, натянул очки и взмахнул кожаной перчаткой. Техник по-Еоенному приложил руку к фуражке и ревнивым взглядом проводил убегающую машину. Комбинезон его надулся, как пузырь.
