И его глава сребрится!И влачит до гроба онБремя скорби и гоненья,А детей голодных стонУбивает вдохновенье!Так иного я знавал:Духом он стремился в небо,Но во прахе изнывал,Пресмыкаясь ради хлеба!Так с семьею на плечахХлопотал он и трудился,Целый век свой был в тискахИ как рыба об лед бился!И сидел он, и писал,Бледный, с впалыми щеками;А меж тем восток сиял,Ветерок играл цветами,Пел весенний соловей,Пар дымился над рекою…Он над книгою своейГнулся — труженик душою!Но под бременем скорбейУтешался он, мечтая:«Жизнь печальна, но и в нейЕсть поэзия святая!Пусть судьба гнетет меня!Тверд останусь я душою:Для детей трудился я,Несть моя всегда со мною!»Наконец не стало сил!Кончил он свое боренье;Лишь порой к нему сходилЛуч заветный вдохновенья:Ночью вдруг его лобзалПоцелуй знакомой музы,И свободно возлеталПрежний гений, сбросив узы.Вечным сном теперь он спит!Прах его земля сокрыла;Одинокая стоитБез креста его могила.И малютки, и женаПлачут, бедные, без пищи:Только имя без пятнаИм отец оставил нищий!Честь и слава всем трудам!Слава каждой капле пота!Честь мозолистым рукам!Да спорится их работа!Вспомним с честью и о том,Кто с наукой голодаетИ, работая умом,Горький век свой убивает!* * *Полно, зачем ты, слеза одинокая,Взоры туманишь мои?Разве не сгладило время далекоеРаны последней любви?Время их сгладило, сердце тревожноеСкрыло их в недрах своих, —Там, как в могиле, им место надежное,Там не дороешься их.Сердце их скрыло; но память досаднаяИх как святыню хранит;Знать, оттого-то и грусть безотраднаяДушу порою томит.9 июля 1847[18]
