Наверное, это были красноносые физиономии гуляющих и их собственные, да ещё осадок от случившегося по дороге, но разговор зашёл о прошедшей вчера по городскому телевидению неприятной передаче о России.
- Отвратительное всё-таки пьянство,- сказал Хайнц и немного пожал плечами, как будто извиняясь.
- Ты можешь говорить, не стесняясь. Я тоже не испытываю национальной солидарности с подобными типами, - отозвалась Лора, вспоминая вчерашних новых русских, отмечавших день рождения начальника в вертолёте, парящем над Питером.
- Я помню, что ты говорила, когда мы ехали к Ханне, но всё-таки меня не оставляет ощущение, что Россия погибает. Пользуясь твоими собственными историческими аналогиями, как античный Рим. Тот же распад. Агония.
Эта мысль, очевидно, показалась Лоре настолько неожиданной и абсурдной, что она, расправив плечи и посветлев лицом, громко рассмеялась.
- Ну, Хайнц, ты говоришь иногда... До какой же степени вы, здесь на Западе, ничего не понимаете! Даже специалисты!
- Но какая грязь, нищета, и тут же жирное, тошнотворное бахвальство!
- Хайнц! Ну мы ведь оба работаем в mass media! Будь же серьёзен. Чего стоит подобная передача! А мужики эти, наверное, ещё и постарались перед иностранцами, блеснули своей широкой русской душой, не ожидая, что их так покажут, - она вспомнила, как пели 'Крокодила Гену' и мерзко хохотали в безжалостный объектив пьяные приближенные нового русского. И всё - на фоне чистых линий панорамы столицы русских царей.
- А что, пьяные немцы выглядят лучше? - спросила Лора.
Хайнц вспомнил своего соседа-алкоголика, которого рвало за стеной по утрам иногда по полчаса кряду, так что у Хайнца самого спазмами сжимало желудок. 'Развод! Развод! Ты хочешь развода! Получи свой развод'. Тот устраивал свои представления не очень часто, но довольно регулярно, повергая в ужас респектабельных соседей. Они даже обратились к хозяину дома, но, в конце концов, ничего не добились. Сосед оказался влиятельным и богатым человеком. Большинство жильцов даже не знали его в лицо, слыша только крики. А если бы узнали, то отказались бы признать в пожилом господине с бордовым шейным платком и благородными сединами нарушителя общественного спокойствия. К тому же он не был женат и жил один. Хайнц знал его. Они здоровались совершенно невозмутимо. После жалоб, правда, почти полгода было тихо.
- Да. Пьяные немцы выглядят не лучше. Но их как-то меньше... Я даже не о пьянстве. Как ужасно живут люди...У вас там количество уже перешло в качество.
- Хайнц, там всегда так было. России более тысячи лет. Может быть, сейчас там наибольшее благополучие за всю историю. Или ты думаешь, что при татарах было лучше, при Петре Великом, Николаях, в революцию, в колхозах или в войну? - Она загибала пальцы, перечисляя достопамятные вехи, и окончила просто потому, что использовала их все.
- Интересно, - сказал Хайнц, - когда мы перечисляем, то пальцы разгибаем, а вы, наоборот, загибаете.
- Если бы это было единственное отличие, - усмехнулась Лора.
- Да, что-то там есть такое... - Он замолчал.
Замолчала и она, помрачнев, а потом она вдруг улыбнулась, как будто сформулировав какую-то мучавшую её неуловимую мысль:
- Я сейчас покажу тебе, что такое Россия!
Она быстро вытряхнула салфетки из большого стакана с кудрявой надписью Кока-Кола и под удивлённый взгляд кельнерши набрала в него песку, лежавшего под ногами вперемешку с мелкой пляжной галькой. Хайнц, так же улыбаясь, успокоил жестом высокую, румяную от ветра немку, что, мол, заплатит в случае чего.
- Смотри. Что ты видишь?- спросила Лора, протягивая наполовину наполненный стакан.
- Аморфную массу.
- Хайнц, ты - лапочка. Это как раз нужное слово!
Хайнц с готовностью согласился, что он лапочка. Лора продолжала:
- А теперь мы приложим к аморфной массе внешнее воздействие. Просто потрясём его, - она мелко трясла стакан, и там происходило чудо: совсем мелкие песчинки оседали на дно, чуть покрупнее - ложились выше, потом мелкие камушки, и наконец - галька покрупней.
- Здесь появилась чёткая структура. Если оставить в покое, через некоторое время всё опять перемешается и превратится в аморфную массу. До новой встряски. Она структурируется от встряски! Россию победить нельзя. Вы её совсем не понимаете!
23
Спасение России вернуло им хорошее настроение. Уезжать не хотелось, но было холодно. Хайнц вдруг ахнул:
- Совсем забыл! Я же думал, что когда-нибудь в машине тебе будет холодно. У меня есть...
- он потащил её к Карлу, - я купил... - сказал он, вытягивая из фирменного пакета стёганую аквамариновую куртку.
- Ты с ума сошёл! - Но она уже с удовольствием погружалась в пуховое тепло. - Как в Канаде: солнце, ветер и пуховая куртка!
Она уже раньше рассказывала, что жила год в Канаде у подруги, пытаясь остаться в стране. Богатые монреальские кузены помогали ей, но родство оказалось слишком дальним. Остаться, в конце концов, не удалось.
Монреаль. Лора любила этот город с горой. С горой на большом острове, лежащем посредине могучей реки Сен-Лоран. Единственной, вытекающей из Великих Американских озёр. Реки, в устье которой - настоящий океанский залив! - заходят кормиться киты.
Монреаль. Такой североамериканский и европейский одновременно. Второй после Парижа франкоязычный город мира. Лора почти год жила там на Плато Монт-Рояль, на Шербрук, недалеко от Папино и госпиталя Нотр-Дам. Там она подрабатывала, мыла полы по ночам. Об этом она Хайнцу не рассказывала. Не потому, что стыдилась, просто не хотела причинять ему лишнюю боль.
Остаться не удалось. После начала перестройки в СССР Канада, естественно, ужесточила свои эмиграционные порядки. А бывший Союз больше не был тоталитарным государством. Чем он был?
Лора жила у Динки, своей университетской подруги, вышедшей замуж за учившегося в России алжирца-кинорежиссёра. После окончания учёбы Динка уехала с ним и двумя детьми в Богом благословенную Канаду. Но Махмуд не нашёл себя там. Он пил. Сидел почти каждый вечер в бистро на Сен-Дени с такими же печально-весёлыми друзьями-алжирцами, с жаром обсуждая несчастья своей страны и блестя прекрасными восточными глазами.
Они все - бывшие советские студенты - потеряли, учась в Союзе, родину, религию, но не приобрели никакой полезной на Западе профессии. А Динка была программистом. Быстро нашла работу и пошла в гору, как ракета. Она пыталась тянуть Махмуда за собой. Надолго ли её хватит? Грустно.
Стоя сейчас на балтийском ветру в Травемюнде, Лора не думала о грустном. Наоборот. Она рассмеялась, вспомнив и начав рассказывать Хайнцу, как однажды они с Динкой поддались на уговоры Махмуда и тоже пошли в это бистро, но не с мужчинами, а как бы сами по себе.
Бистро, кстати, оказалось очень приятным. С артистической атмосферой, которую поддерживали висящие на старых кирпичных стенах театральные плакаты разных лет из маленьких театров, тянувшихся вдоль Сен-Дени до самой Онтарио-стрит и даже, кажется, ещё выше по крутому монреальскому холму - до Шербрук.
Динка и Лора потом стали заходить пару раз в месяц к очень милому, сразу запомнившему их по
