'А тебя?'
'Что?' - переспросил он.
'Тебя как зовут?'
'Богдан… Сын Богдана…- И замолчал. Забыл обо мне, себя забыл. В своей душе спрятался. У себя самого спросил: - Где я мог тебя видеть? '
'Не знаю. Может, на улице?'
'Нет, нет. Не в этом дело. Не в улице дело…'
И снова задумался. Такую я ему загадала загадку - не отгадать вовек.
Идем рядом, молчим. Вечер был. Ты знаешь, какие бывают вечера в Ахиллее. В центре машины, в проулках собаки бездомные. Солнце, помню, еще светило и ветер с Дуная дул. Я была легко одета, но мне не холодно было. Только казалось, что все на нас смотрят и вот сейчас крикнет кто-нибудь вслед гадость какую.
Богдан голову поднял.
'Посмотри вон на то окно! - сказал.- Нет, не туда… 'Собес' видишь?'
'Вижу…'
'Что ты видишь?'
'Решетку…'
'А за решеткой оттенок видишь?'
Я пригляделась. Правда. Оттенок. Солнце светило в окно. Пожаром окно горело. Красиво было. Я раньше внимания не обращала.
'Как это схватить?' - спросил Богдан.
'Что схватить?'
'Написать…'
'Кому написать?'
Он улыбнулся.
'Написать, значит нарисовать…'
'Ты и так хорошо рисуешь…'
'Откуда ты знаешь?'
'Я видела. Я комбайны видела! И хлеб на рушнике видела…'
Он губы сжал. Ему плохо стало, Я почуяла - плохо. Будто я его сильно обидела.
'Это халтура, Сабина, И хлеб, и комбайны…'
Я не поверила.
'Нет! Неправда твоя! Нет! Это красиво! Тетка с хлебом на Пашу Гречиху похожа. Как фотокарточка!'
Он усмехнулся.
'Вот это и плохо, когда фотокарточка…'
'Почему, почему плохо?'
Он остановился и посмотрел на меня. Очень внимательно посмотрел.
'Понимаешь, Сабина… Главное в человеке - характер. Душа… Самое трудное - это душу схватить. Вот ты, например… У тебя в лице несколько выражений. У тебя не простое лицо. Твоя душа мерцает…'
'Как мерцает?' - не поняла я.
Он улыбнулся.
'Я не могу тебе объяснить, Сабина. На тебя надо долго смотреть…'
Я осмелела:
'Ну и смотри! - И голову подняла.- Сколько хочешь смотри…'
Он взял меня за руку: током горячим по телу прожгло. Я хотела, чтоб он меня крепко-крепко обнял. А он не обнял. Он спросил:
'Хочешь посмотрим закат на Дунае?'
'Хочу…'
Мы к Дунаю пошли. Мне было чудно. Я не понимала, зачем нам смотреть закат. Я его сто раз видела в своей жизни. И на зорьке,
I I D
- восход. И зимой, и летом. Я в Измаил на ярмарку с мачехой ездила. Все я видела. Только не так, как он видел. Я жизнь видела, а он краски в Жизни. Начал мне объяснять все цвета и оттенки. Я даже не знала, что столько оттенков бывает. И на вербах оттенки, и цвет дымки на другом берегу Дуная, и как солнце в воде отражается, и много всего.
'Самое трудное,- он мне сказал,- это передать цвет воды…'
'Что тут трудного? - спрашиваю.- Вода желтая…'
Он улыбнулся, чудно улыбнулся, будто виноват передо мной.
'Нет, Сабина,- сказал.- Это только так кажется на первый взгляд. Посмотри вон туда. Видишь, грань между светом и тенью. Ближе к нам лаковый отблеск, а дальше волнистая рябь. Вот эту грань между ними передать очень трудно…'.
'А зачем тебе эта грань?' - я спросила.
'Надо,- сказал.- В этом весь смысл…'
Чудно было мне его слушать. Зачем, думала я, он себе этими гранями голову забивает? Золотые руки у человека. Два Степана верно сказал. Богатым мог стать. Дом построить, машину купить. Без обмана, своими руками. Я видела в Тараклии на ярмарке художник картины свои продавал, Красивые, очень красивые. На одной розы жарким цветом горят. На второй лебеди в озере плавают. А посреди озера островок. Трава зеленая, и домик под черепицей красной. За розы художник десять хрущевых просил. За лебедей - пятнадцать.
Картин с лебедями у него было много. Может, штук десять, а может, и двадцать. Пятнадцать помножить на двадцать - кучу хрущевых в день заработать можно.
'Ты тоже такую картину,- Богдану говорю,- нарисуй!'
Он улыбнулся и волосы мои погладил.
'Лебеди - это тоже халтура, Сабина. В лучших вариантах - подражание примитивистам…'
'А кто это - примитивисты?'
'Есть такие художники,- объяснил.- Только они тоже грань чувствуют. Примитивизм - тонкое дело. Грань переступил и получатся лебеди, по пятнадцать рублей за штуку…' - За руку меня взял, ладонь мою своими ладонями обхватил, подул губами:
'Скучно тебе все это слушать?'
'Неправда твоя! Не скучно…'
'Скучно, скучно - вижу. Ну-ну! Не сердись. Расскажи о себе…' - А сам ладонь мою дыханием своим греет, сердце мое греет. Мне жарко стало. Все тело мое задрожало. Я обнять его захотела. Сильно, сильно обнять. В глаза его заглянула, и тоже мне показалось, что я его уже где-то видела. Не на улице, нет, а будто он снился мне, когда я одна была, когда я домой возвращалась со школы, когда я сама с собой была, как солнце, как ветер, Когда я к себе самой возвращалась, в чистый колодец, на самое дно души возвращалась, когда я ночь над Дунаем видела, людей у костра видела, песни их слышала, когда я сама была сильной, царевной была. У шатра сидела, и он, Богдан, со мной рядом был. Только я об этом ему не сказала. Я о последнем, близком, ему рассказала. О школе, не про сережки, а про то, что учила, ему рассказала. Я хотела, чтобы он не подумал, что я темная и забитая. Про химию рассказала, про Наталью Степановну, как она к доске меня вызывала. Он слушал. Внимательно слушал. Он умел слушать. А когда я про географию вспомнила, улыбнулся и ладонь мою крепко сжал:
'Молодец, Сабина! Все верно. Главный город у нас - Ахиллея. А река - Дун amp;й… Мы здесь рождены…- Помолчал, прищурил глаза в далекую дымку на том берегу и себе самому повторил: - Здесь рождены! А своего не знаем… И хотят, чтобы не знали…- Потом ко
