– Еще как, – улыбнулся он.
– Зачем же с собой возишь?
– Чтобы читать.
– Да зачем же ее читать, если не веришь тому, что написано? – удивился я.
– А это смотря как ее читать, – ответил он. – Происхождение людей от Адама и Евы для верующих непреложная истина. Для неверующих – метафора: все люди – братья. А для ненавистников Библии – лишний довод против нее. Мол, если люди произошли от Адама, все они евреи. Хуже этого, с точки зрения ненавистников Библии, ничего быть не может.
– Круто!
– А ты думал.
– И много там метафор? – заинтересовался я.
– Много. Я считаю, вся Библия.
– Здорово. А почитать ее можно?
– Конечно.
И он протянул мне Библию. Оказалось, что издана Федина Библия была в 1925 году в Германии с пожеланием издателя: “Дай Бог снабдить пробуждающуюся Россию хотя бы несколькими миллионами экземпляров Библии”. Велика была наивность тех, кто верил в религиозную терпимость советской власти.
– Говорят, в Средние века была такая мудрость: все книги, кроме Библии, не нужны, так как одни из них излишни, ибо в Библии уже все сказано, а другие вредны, поскольку противоречат ей, – сказал я, взяв Библию в руки.
– Вот и проверь: так ли это, – улыбнулся Федя.
– С удовольствием. Но перед этим скажи, чтобы у меня было спокойно на душе: ты как несостоявшийся эзотерик веришь, что, как нас учили, материя вечна, бесконечна, она ниоткуда не появилась и никогда не исчезнет?
– Сам ты веришь в такое? – усмехнулся Федя.
– Так я же за этот постулат прошлой весной пять баллов получил. Мне после этого положено принимать его на веру.
– Вот и выходит, что из нас двоих верующий – ты. Потому что вера – это доверие к постулату.
– Ты не веришь ни в Бога, ни в диамат? – изумился я.
– Стараюсь, хоть это трудно, – сказал Федя грустно.
– Но надо же во что-то верить, – возразил я.
– Надо, – согласился Федя. – Я и верю, но не в постулаты, а в частности. Например, что все имеет начало и конец.
– То есть ты веришь в конец света?
– Все имеет начало и конец, – повторил Федя.
– А еще во что ты веришь?
– Я же сказал, в частности. Например, что идеи носятся в воздухе.
– Как это, объясни.
– Это арифметически просто. Идеи носятся в воздухе и излучают электромагнитные волны. Только очень слабые. А люди с особо восприимчивыми мозгами их улавливают. Обычно это несколько человек на вселенную. Но случается, что одна и та же идея одновременно приходит в головы разным людям. Помнишь закон Лоренца-Лоренца?
– Тот, что мы на третьем курсе проходили?
– Да. Тебе никогда не казалось удивительным, что два человека с одинаковой фамилией, причем один из них француз, а другой итальянец, одновременно открыли один и тот же физический закон?
– Если честно, я об этом не задумывался.
– А ты задумайся, – посоветовал Федя.
– Ладно, задумаюсь. Но тогда я спрошу тебя, как Лепорелло Дон Жуана: выходит, твоя религия – арифметика?
– Может быть, так, – сказал Федя. И, подумав, добавил: – А может, и совсем не так.
Он принялся за починку своего старого ботинка, а я пересел поближе к свету и принялся читать Библию.
Поначалу я воспринимал написанное там как собрание сказочных историй, где главным был лысый седобородый старичок в белом хитоне. Ну, как у Жана Эффеля. Его поступки определялись слоганом: “Кто существует только для себя, тот не существует”. Но уже через минуту понял, что Библия – это стихи. “И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один”. Но было много непонятного. Например, в шестой главе я прочел: “В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, когда сыны Божьи стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди”. Однако сразу за этой фразой следовало: “И увидел Господь, что велико развращение человека на земле и что все мысли и помышления их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце своем”. Как это понимать? Сильные славные люди, а все их мысли и помышления зло? Может быть, речь идет о единстве противоположностей?
Мои глубокие размышления прервали соседки по дому, которые позвали нас с Федей пить чай.
А на следующее утро мое религиозное воспитание неожиданно продолжила бабуля, хозяйка дома, где мы жили.
Бабуле было лет шестьдесят пять, не больше, но нам она казалась глубокой старухой. У нее был сын по имени Петя, в прошлом моряк дальнего плавания, который появлялся в доме, только чтобы стрельнуть у меня или Феди полтора рубля на маленькую. С деньгами у нас были проблемы, но мы никогда ему не отказывали, тем более что он деньги отдавал вовремя и в благодарность артистично рассказывал (или, как говорят моряки, травил) какую-нибудь историю из своей морской жизни. Например, как в Вене он заказал яичницу из пятнадцати яиц, а официант у него спросил: “Сколько вам вилочек принести?” – и услышал ответ: “Одну”. Обескураженный официант отошел от стола и еще дважды возвращался с этим же вопросом. А потом из кухни выскочили все официанты посмотреть, как русский обедает.
Старая мать его в то утро зашла в нашу с Федей комнату с просьбой, которую обратила персонально ко мне:
– Ты вон какой черный. Тебе, верно, ничего не стоит гуся зарезать.
Ни гуся, ни кого другого я зарезать не мог, но ей казалось, что я больше подхожу для этой миссии, чем рыжеватый Федя. Спорить с ней я не решился, все-таки хозяйка, и втроем – Федя, бабуля и я – мы вышли во двор дома.
Стоял ясный декабрьский день, снег искрился на солнце, и царившая вокруг благодать не настраивала на предстоящее убийство. Но бабуля сгоняла в амбар и притащила обреченного на смерть гуся, а также топор, который сунула мне в руки. Я ужаснулся и уже готов был позорно бежать куда глаза глядят, но, к счастью, Федя понял мое состояние. Он забрал у меня топор и легко разрубил пополам длинную шею гуся, не пролив, к моему удивлению, ни капли гусиной крови. После этого мы с Федей вернулись к себе в комнату, однако бабуля появилась у нас снова. На этот раз ее почему-то интересовала наша религиозная идентичность.
– А скажи-ка мне, Федя, ты крещеный аль нет? – строго спросила она.
Федя не удивился вопросу и спокойно ответил, что да, он крещен.
– А ты, – обратилась она ко мне строго, – ты крещеный?
– Я нет, некрещеный.
– Так ты в Бога не веруешь? – удивилась она.
– Не верую, – засмущался я.
– Образованный очень? Тогда скажи: почему святая вода полгода на полке стоит и не портится, а простая через неделю тухнет? Или вот яичко освященное. Полгода не портится, а обычное, сам знаешь, долго не пролежит.
Ответить мне было нечего, и она продолжила:
– В Бога, говоришь, не веришь. А перед смертью попа не позовешь? А то у нас тут один партейный
